Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Статс-дамы: графини Александра Васильевна Браницкая и Екатерина Васильевна Скавронская, камер-фрейлина Анна Степановна Протасова, фрейлина графиня Екатерина Ивановна Чернышова; генерал-фельдмаршал светлейший князь Григорий Александрович Потемкин, адмиралтейс-коллегии вице-президент граф Иван Григорьевич Чернышов, обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин, обер-камергер Иван Иванович Шувалов, гофмейстер и тайный советник граф Александр Андреевич Безбородко, генерал-адъютант граф Ангальт, вице-адмирал и генерал-интендант Петр Иванович Пущин, флотилией командующий; тайный советник Степан Федорович Стрекалов, гофмаршал князь Федор Сергеевич Борятинский; граф Стакельберг, российский полномочный посол при его величестве короле Польском; граф Павел Мартынович Скавронский, российский министр при дворе Неаполитанском; шталмейстер Василий Михайлович Ребиндер; генерал-майор действительный камергер и флигель-адъютант Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов; генерал-майор и флигель-адъютант Василий Иванович Левашев; камергеры: тайный советник Евграф Александрович Чертков, тайный советник Александр Юрьевич Нелединской-Мелецкой, Петр Степанович Валуев, Василий Петрович Салтыков, действительный статский советник и лейб-медик Роджерсон, действительный статский советник Александр Васильевич Храповицкий; камер-юнкеры: граф Юрий Александрович Головкин, Александр Андреевич Бибиков и Виктор Павлович Кочубей; министры иностранные: римско-императорский посол граф Кобенцль, от Французского двора граф Сегюр, Великобританский посланник господин Фицгерберт, граф Браницкий, гетман великий коронный польский; принц де Линь, гран д’Еспань, и генерал-поручик австрийский принц де Нассау, гран д’Еспань.

Вечером, когда государыня уединялась к себе либо препровождала досуг с иностранными министрами игрою в карты и иными затейливыми играми, ее секретарь Александр Васильевич Храповицкий, отличавшийся сметливостью и хорошим слогом, запирался в своей крохотной каютке, возжигал свечу, извлекал из тайника клеенчатую тетрадь и распахивал ее на очередной странице.

Он вел дневник. Тайный. Не то чтобы нечто поносное противу государыни записать, напротив — увековечить для потомства ее дни и ее изречения и мысли. Откройся он ей, не одобрила бы и повелела сжечь. Потому и вел его в секрете, ибо чувствовал ответственность очевидца и сотрудника пред будущим.

Были записи, не относящиеся к ее величеству, а содержащие любопытные случаи и речения. Например, такие:

«На бале у графа Кобенцля граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский, увидя графиню Наталью Львовну Сологуб с открытой грудью, сказал: «Нельзя лучше представить искушение».

«…Перлюстрация писем к принцу де Линь, к Сегюру и Кобенцлю…

Перлюстрация письма цесаревича (Павла) к графу Чернышову».

Но в основном все же записи касались государыни.

«Приказано докладывать по делам, от графа (Панина) оставленным… память может утрудиться, а особливо в нынешнее время, занимаясь с Портою; ее по чужому совету вооружают, но мы можем сами начать: 1-е Ахалцыхское дело; 2-е смена господаря, к нам уклонившегося, коего не выдадим — Молдавской Маврокордато. Бывший хан Шахин-Гирей возвернул без письма патент и ордер на чин гвардии капитана. Усмехнулись. Его глупость и тиранство известны давно; два раза его подкрепляли. Вопрос о сем пакете от князя Потемкина с особенным любопытством относительно хана. Мой некстати правдивый ответ… Отзыв: он бы сжег… От него все станется… О, как я его знаю!

Вопрос поутру: сколько осталось екземпляров 200-язычного лексикона? Три. Дать не хочу: когда спросят, скажи, что нет. — Ввечеру спрашивал у меня Суворов Александр Васильевич».

«При разборе московской почты… — Княгиня Дашкова хочет, чтоб к ней писали, а она, ездя по Москве, пред всеми письмами хвастается».

«Вычернен из свиты Сергей Львов. — Безчестный человек в моем обществе быть не может».

«Отъехав несколько верст, были довольны, что избавились от вчерашнего беспокойства (свидания со Станиславом-Августом).

Князь Потемкин ни слова не говорил; принуждена была говорить беспрестанно; язык засох; почти осердили, прося остаться. Король торговался на 3, на 2 дни или хотя для обеда на другой день».

Эта запись была сделана под 26 апреля. Екатерина не стеснялась Храповицкого: он был для нее неким подобием душеприказчика, с которым все, ею сказанное, будь то во гневе либо расположении, тотчас умрет. Все лишнее, часто недостойное.

«Сказано в бильярдной: Александр Васильевич, тебя сегодня не звала, а иной день 20 раз спрашиваю, что ты об этом подумал?»

Мог бы счесть за немилость, за предвестье опалы. Но не счел: знал неровный характер своей госпожи и повелительницы. Трепету не было. А что было? Благоговение. Великая, истинно великая. Великая женщина и великая монархиня.

Она ему доверяла. И доверялась. Ей не приходило в голову, что этот увалень, быстрый только на перо да на исполнение ее повелений, способен тайно запечатлевать ее речи и движения.

Порой государыня поутру писала записки, дабы не утерять озарившей мысли, не запамятовать ее исполнением.