Шествие императрицы, или Ворота в Византию

— Князь — владелец самого большого состояния в России, — напомнил Сегюр, — и я вас уверяю, немалая, если не большая его часть перекочевала к нему из казны. Он ею пользуется бесконтрольно. И как мне говорили знающие люди, то и дело запускает руку в государственный карман, ничуть не церемонясь при этом. Он — самодур, вельможа, но весьма и весьма одаренный от природы. И за эту одаренность, за государственный ум государыня прощает ему все.

По тряской каменистой дороге кареты подкатили к Успенскому скальному монастырю.

— Это поразительно! — воскликнул Сегюр. — Это грандиозно!

За поворотом, в теле гигантской каменистой скалы, словно ласточкины гнезда, чернели отверстия келий и молелен. Широкая лестница, вырубленная в камне, уступами вела наверх, на широкую площадку.

Они поднялись. Екатерина пожелала вознести молитву в Успенской церкви, куда надо было подниматься по узкой каменистой лестнице.

Их встретили два монашка и с поклонами проводили наверх. Монастырь пустовал. Его насельники покинули эти места вместе с христианами, жителями этих мест, девять лет назад, отправившись в российские пределы.

Монахи взялись удовлетворить любопытство высоких гостей. По преданиям, монастырь был основан тысячу лет назад христианами, спасавшимися от гонений.

— Неужели их не преследовали татары? — удивилась Екатерина. — Как же такое могло быть?

— Нет, госпожа великая, — отвечал один из монашков, — сей монастырь пребывал под покровительством ханов, весь православный народ стекался сюда на молебствия. Более того, татары отпускали сюда рабов своих из числа христиан, захваченных ими во время набегов.

— Преудивительно! Вот уж никогда не могла подумать! А ведь сказывали мне, что татары обращали силою христиан в свою веру.

— Да, и так бывало, — подтвердил монашек. — Но сан священнический и одежды монашеские уважали.

— Места сии редчайшей живописности, — Екатерина не скрывала своего восхищения, — и соблюсть их в неприкосновенности святой долг твой, князь Григорий. Я гляжу и дивуюсь: экую красоту сотворила природа. И как люди ее дива себе на пользу не обратили! Сюда народ будет ездить, яко на паломничество, здешней красотой любоваться и чрез сто, и чрез тыщу лет.

— Там, впереди, ваше величество, еще много удивительного есть, — сообщил их проводник имам. — Там еврейский город — Чуфут-Кале. Очень древний город.

— А что, он обитаем? — поинтересовался Иосиф.

— Совсем мало людей осталось, все старые люди, уйти некуда. А молодые, те уходят, тесно им.

Кареты катились по узкому ущелью, и это разносило окрест цокот подков эскорта и шум колес. Каменные стены мало-помалу раздвигались, открывая лощинки с чудом прилепившимися на камне деревцами. И это тоже казалось удивительным: дожди, по утверждению имама, в этих местах редки.

— Роса их питает. И камень. Корни постепенно въедаются в него.

— Вот редкий пример выживаемости, — заметил Сегюр. — Не так ли и человек, подвергнутый лишениям…

— Один выживает, а другой погибает, — подхватила Екатерина.

Еще один поворот, и перед ними открылась крепость — создание природы. На огромном скальном массиве с почти отвесными склонами лепились дома, словно птичьи гнезда.

— Чуфут-Кале, — сказал имам. — Здесь есть дорога, которая ведет наверх, возле нее сторожевой пост. Но кареты туда не въедут — узко.

— Пойдем пешком, — решительно произнесла Екатерина. — Пешком, и только пешком!

— Матушка-государыня, ты утомишься, — забеспокоился Потемкин. — Там круто. Да и не пристало императрице всероссийской лезть невесть куда.

— Я еще не так дряхла, князь, да и интересу не потеряла, — оборвала его государыня. — По крайности людей кликну — снесут.

С трудом взобрались, стоя наверху, долго не могли отдышаться. Тем временем их окружили десятка два местных жителей, разглядывавших пришельцев во все глаза. Еще бы: чужаки здесь не бывали, а таких тем более сроду не видывали.

Нашелся толмач из бывших рабов. У него брызнули слезы, когда услышал полузабытые звуки родной речи. Каялся: был беглый, попал в полон к татарам, продавали его из рук в руки. А вот год назад за старостью прижился здесь, у караимов. Люди хорошие, токмо иудейской веры. Однако она тоже справедливая, учит милосердию. И богу них един — Яхве. Церква их называется кенасса, тут их четыре. А еще есть мечеть. Живут все разноверцы в согласии, распрей никаких не бывает.

По узкой дороге, выбитой в камне колесами повозок, отправились осматривать это человечье гнездо, высоко взнесенное над зелеными долинами.

Зашли в главную кенассу, обрамленную аркадой, обнажили головы — оказалось, впрочем, что этого делать не следовало. С потолка свисали медные люстры, всюду были ковры. И простые скамьи, обитые кожей. В резных шкафах на возвышении хранились священные сосуды и свитки Торы.

Город все еще жил: в отдалении звенело железо под молотом кузнеца, на оградах сушились кожи, сапожник расположился прямо на улице, тачая сапог. Все приходили в остолбенение при виде иноземного пришествия.