Шествовать. Прихватить рог…

Новый квартал открывали помятые столовские кастрюли: охапки гвоздик — молоко и пурпур, и утомленные собственной свежестью нарциссы и, прибившись к кастрюлям, одинокая ваза — пустышка с певчим горлом ангинной ноты, а также две банки в белых чепцах, отстаивая сентиментальное варенье в давно прошедшем лете. При столовских седлала детский стульчик полнотелая блондинка в спортивной куртке от общества «Динамо», а на веслах рук ее с чуть слышным плеском плыл сквозь сны годовалый младенец. Блондинка укачивала его и не очень кухарничала с покупателями, но влюбленно смотрела на спящее дитя, лилию долин, и натянуто улыбалась невидимым подземным толчкам и правила на спящем пловце то изобильный берет, то полы кукольного пальтишка.

С колокольни над площадью размеренно низвергался колокол, разбивая чугунным наскоком — коробку площади. Толпа прихожан, встав на длинной соборной лестнице, застыла в сполохах механических шумов и хорового молчания, и лица были обращены к одной на всех тени.

Дальше шел парк или сад…

II

Дорога — не более алиби для заблудшего. Для брата Сильвестра, кто выдвинут из пункта А в пункт Б, но отчего-то не добрался до чрезвычайного предстояния по скончании срока и сада и не узнал, чем отличилась бы его участь в доме словесных находок. Но когда любопытные начнут докучать вышеизбранному брату, почему он не смог опознать дорогу и был ли где-нибудь в минуты беседы, ему придется отчитываться — центральными нитями, сшивающими потоки слов, а также — убедительными степенями пути, крепежным крюком пейзажа, златокудрой аркой в солнечный двор или заунывной погудкой. Наконец, начислить асимметричные и запоминающиеся лица. То, что не получается округлить, досочинить изломами и торцами… как и весь путь — от первого и до последнего шага, хотя мера шаг, пожалуй, даст солипсический намек, что дорога протянута — лишь через ощущения шагающего…

В самом деле, неужели дороги построены — не на словах, что и есть — собственно камни, но из каких-то иных материалов?

Можно ли подтвердить, что дорога, очерченная кем-то прошедшим, упокоившаяся — на брусчатке его слов с тьмой-тьмущей выбоин, и вправду была? Ведь любая трасса ветрена — присягает каждому мигу и с каждым меняется, и только тяжелые конфигурации, с виду стационарные: роза ветров, линии иносказаний и гарнитуры шагов на эспланаде, обветшалые куртины и панорамный задник — война не мышей и лягушек, но звезд и облаков, только этот закольцевавшийся театр играет незыблемый вид. Ускользает не так проворно — и не так наклоняет к казни, и пока в грандиозной общей сцене обыденного подменяют мелочи, пока насаживают на глазок следующую перемену, с обстрелянной успевают сродниться — и вхолодную верят, будто все заявленное на месте… И наконец — да, высоковатый прилив, и на нем — пакетбот… Взрыв, творческий подъем по тревоге — и кто-то вдруг прозревает перед собой больше вопросов, чем ответов, и место внятно — лишь по образцам, каковые прибились к истокам предприятия — и так примелькались, что удаляются безболезненно. И сей глазастый находится черт знает где, но скорее — не там, где себя полагал.