Шествовать. Прихватить рог…

О, сколько раз у меня бывали планы: упрятать белизну трех страниц — в комбинации слов, классически выставив на вид. Затем сместиться к общественным проектам, и к назначенной встрече, и к сеансу последнего дня… чему незатейливому так легко воплотиться, как машине — войти в ствол и в стену. И, случившись с утра в нужном месте, хотя с размаху сдвинув время, я отдавалась победным этапам. Но Старшая Подруга уже задумчиво стояла в дверях, продолжая с ночи дивиться: зачем в ее гардеробе скучает дивный блузон, голубой зуек, если можно пустить узника — в мои объятия?!.. Ко мне настойчиво притирался пакет с пыльным ватным плечом — и примкнувшие плач и стон: оказывается, СП до первой зари катала статью, обязанную сегодня же провалиться сквозь почтовый ящик-компьютер — в Москву, но творящая так спешила, что домашний компьютер включить не успела — труд связан из теплых ручных букв, и что спасет, если не мои быстролетающие персты численностью — не меньше десятка? В таком раскладе не сочувствуют чмоканьем и чваканьем, но облачаются в голубое — и забывают себя. Опус, конечно, многостраничен, плюс нечленимые приписки — на полях, и отсылки на оборот, и вклейки, требующие себя отогнуть… и планы «Утро» — сокрушены. Быстролетающие разгребают кучу клавишей на запредельной надежде — на пропускающем максимуме. Но телефон: междугородний, de profundis, а счастье соединения с этой глубинкой дважды не ходит. И молящим о том, кто сейчас был здесь — но уже кружит, славный ответ — бежать по следу, а разочтя весь этаж, припасть к наушнику и кротко записывать — стозевное, облое, лающее… еще страницу к срочной статье. Но пока милостивы — планы «Вечер»! И глушит радостью типография: кропотливый том, сын полка и отдела, хрустящий, рассыпчатый, испечен — и ждет нежных рук авторов! И нежные, и вьючные рядовые — кто близок, спускаются к Гутенбергу и поносят на себе весь тираж. Плюс еще шестьсот сорок покушений — мимо геройского команданте Ф. и вмазавшихся в меня…

Помню, помню, в детстве, где все дороги трижды длиннее, едва собьешь старших — на воскресное приключение, на центр — города или приключений, тут как тут престарелая Ванда Рачковская в ушанке из заступившей зайца веснушчатой кожи, связка шапочных шнурков и морщин на подбородке, и в неохватном зимнем пальто с шантрапой разных пуговиц, бывшем беж, далее буром, заяц на плечах столь же безволос, и в серьезной котомке, скромничающей — за спиной. Одноклассница бабушки — гимназия памяти Белостока, если Польша — правда, или правда — что выпускницы, столько лет поспешая друг от друга по разным дорогам, в самой дальней их точке сошлись. И, не раздеваясь, но шелестя одышкой, гостья сразу вступает в кухню — утвердиться у главного стола. Это пришествие — не запростецкий нос соседки, но вытягивается из пригорода, и всегда — без анонса, но по зову совести, и из уважения к длиннопятым походам… А что за беседами с Вандой Рачковской подойдут магазинные перерывы, усадка народных одежд, проданные билеты, эпидемия чумы и чумологов и так далее, никак не ее проблемы.