Шибуми

Хотя ветры постоянно совершают этот вечный кругооборот в своем неповторимом своеобразии, нельзя сказать, чтобы погода в Стране Басков поддавалась предсказаниям; бывают периоды, когда за год проходят три или четыре подобных цикла, а бывает, и только один. К тому же каждый господствующий ветер тоже имеет свои причуды, неожиданно меняя силу и длительность. Случается, что ветер теряет свою силу всего за одну ночь, и на следующее утро вдруг оказывается, что один из основных сезонов года уже закончился. А бывает и так, что в природе устанавливается временное равновесие: это два ветра делят между собою власть, и ни один из них не обладает достаточной мощью, чтобы повелевать. В такие дни баски, живущие в горах, говорят: «Сегодня нет погоды».

И вот тогда-то, когда нет погоды, когда в воздухе не слышно ни малейшего движения, тогда-то и приходит он, великолепный убийца, — «уайтаут». Он раскидывает свои плотные, белые покрывала, которые ослепительно сияют, пронизанные яркими солнечными лучами. Обжигающий глаза, непроницаемый, такой густой и блестящий, что вытянутая вперед рука кажется призрачной, а ноги тонут, исчезая в молочном сиянии, могучий «уайтаут» несет опасности гораздо больше, чем просто слепота; он вызывает головокружение, обман всех чувств. Человек, изучивший тропинки в баскских горах, может идти по ним даже в кромешной ночи. Отсутствие зрения компенсируется тем, что все остальные органы чувств начинают работать еще более напряженно; ветерок, коснувшийся его щеки, предупреждает его о приближающейся преграде; еле слышный шелест скатывающейся из-под ног гальки говорит о характере местности и о высоте склона. К тому же тьма никогда не бывает полной; напряженно вглядываясь в ночь широко раскрытыми глазами, всегда можно уловить какое-то неясное воздушное свечение.

Но когда приходит «уайтаут», чувственные реакции человека притупляются. Оглушенные едким, обжигающим светом, зрительные нервы глаз еще пытаются посылать какие-то сигналы центральной нервной системе, но слух и осязание уже отключились и дремлют в недвижном молчании. В воздухе не чувствуется ни дуновения ветерка, которое хоть в малейшей степени могло бы указывать на расстояние до предметов, поскольку ветер и «уайтаут» — несовместимы друг с другом. Все звуки обманчивы, предательски ненадежны; воздух, насыщенный влагой, ясно и звонко доносит их на далекие расстояния, но они будто бы слышатся со всех сторон одновременно, точно передаются под водой.

И в этот-то ослепляющий «уайтаут» вынырнул Хел из черного жерла пещеры. Он отстегивал ремни и лямки своего снаряжения, когда откуда-то сверху, с края gouffre, донесся до него голос Ле Каго:

— Это и есть тот сюрприз, о котором они нам говорили.

— Чудесно.

Выбравшись на край gouffre, Хел смутно различил пять неясных фигур, точно колеблющихся в тумане около лебедки. Только приблизившись к группе людей на расстояние вытянутой руки, он узнал в незнакомцах тех парней, что дежурили в ущелье Ольсартэ, дожидаясь, пока подземный поток, окрашенный флуоресцентным красителем, не выйдет на поверхность.

— Вы поднимались через эту муть? — спросил Николай.

— Она наплывала, пока мы шли. Мы только-только успели.

— А как там внизу?

Все они были горцами и понимали, о чем он говорит.

— Еще гуще.

— Намного?

— Намного.

Если внизу пелена тумана еще гуще, было бы безумием пытаться спуститься по этому дырявому, как швейцарский сыр, горному склону, усеянному вдобавок коварными трещинами и круто уходящими вниз воронками gouffres. Им придется подняться еще выше, уповая на то, что из тумана удастся вырваться раньше, чем кончится гора. Когда попадаешь в «уайтаут», всегда разумнее подниматься, чем спускаться.

Будь он один, Хел, вероятно, сумел бы спуститься, несмотря на этот ослепительный туман со всеми его фокусами и ловушками. Он мог бы положиться на свою способность предчувствия в сочетании с доскональным знанием малейшей неровности и шероховатости горного склона и медленно, осторожно продвигаться по скрытой в ослепительной дымке земле. Но он боялся взять на себя ответственность за Ле Каго и четырех баскских парней.