Шифр Данте

По трещине медленно ползла муха.

Персис встала, подошла к стойке у входа и взяла телефон.

По голосу Блэкфинча казалось, что он пьян – он был слишком радостный, слишком веселый.

– Персис! Чем могу помочь?

Она замялась, вдруг потеряв уверенность в себе, но потом заговорила:

– Когда мы впервые встретились, ты сказал, что изучал братские могилы. После войны.

Пауза. Наверное, он не ожидал, что она обратится к нему по такому вопросу после того, как она сегодня от него убежала.

– Да. Я работал в миссии Министерства обороны, мы раскапывали такие могилы по всей Европе. Им был нужен криминалист. А что?

Персис казалось, что слова выходят у нее изо рта сами по себе.

Она рассказала о том, кем на самом деле был Джеймс Ингрэм, об айнзацгруппах, которые должны были подавлять местное население на территориях, захваченных немецкой армией, и о массовых убийствах.

– Ты следила за Нюрнбергским процессом?

Персис вспомнила обложки газет, отдельные кадры в «Пате-журнале». Слишком много всего происходило тогда в ее собственной стране: последние годы движения за независимость, ужасы Раздела, убийство Ганди, неспокойное начало правления Неру. У нее просто не было времени на подлинный интерес.

– На Нюрнбергском процессе люди впервые были привлечены к суду за преступления против человечности, – начал Блэкфинч. – Польский юрист Рафаэль Лемкин ввел для описания гитлеровского «Окончательного решения» – массового уничтожения евреев нацистами – термин «геноцид». Это сочетание греческого «генос» – «народ» и латинского «цид» – «убийство». – Он помолчал. – Нацисты ответственны за такие страшные преступления, которых никто еще не совершал. Я до сих пор не могу осознать то, что они делали. Никогда не верил словам «я просто выполнял приказ». Не могу представить себе ситуацию, в которой порядочный человек может выполнять такие приказы.

Персис не была так в этом уверена. Она своими глазами наблюдала беспорядки во время Раздела и видела, как быстро люди становятся меньше похожими на людей и больше – на монстров. Тогда волна немыслимой жестокости унесла два миллиона жизней, и не было ни одного уголка Индии, которого бы она не коснулась.

Пока Блэкфинч говорил, Персис стала листать папку Линдли, но быстро остановилась. Ее внимание привлекла фотография, прикрепленная к делу Маттиаса Брунера.

Группа заключенных копала землю. Позади них стоял немецкий солдат, он расслабленно курил сигарету и болтал с товарищем. Тот улыбался, будто кто-то из них только что пошутил. Персис осознала, что оба они понимали, что совсем скоро им предстоит хладнокровно убить этих мужчин, женщин и детей. Они стояли и шутили, а их жертвы рядом рыли себе могилы. Во всем этом не было ничего торжественного – просто рутина, и она заслуживала не больше внимания, чем сигаретный дым.

Там были и другие фотографии.

Те же заключенные на коленях перед расстрельной командой. Нацист позади молодой женщины с пистолетом у ее затылка. Невозможно было разглядеть выражение ее лица.

И, наконец, яма и в ней гора трупов, напоминающих тряпичные куклы.

Персис почувствовала, как внутри нее сжался темный комок ужаса и отвращения. Как люди могут так поступать? Какая мораль может оправдать это бездумное зло? А они… почему они ничего не сделали? Почему жертвы не пытались сопротивляться? Неужели они не понимали, что с ними произойдет?

– Персис, ты в порядке?

Она перестала листать страницы. К горлу подступала тошнота.

– Я… Прости за вчера.

Секундное молчание.

– Простить за что?

Она сделала глубокий вдох:

– Арчи, я думаю, что ты замечательный человек… – Она замолчала.

– Но?

– Но… мы коллеги. И ты скоро вернешься в Англию. – Она судорожно подбирала слова. – Мы с тобой из разных миров. – Персис вдруг поняла, что это похоже на банальную сцену из низкопробного голливудского фильма, но отступать было поздно. – Ничего не выйдет.

– Мое мнение не берется в расчет?

Будь твердой, сказала себе Персис.

– Боюсь, что нет. Я уже все решила.

– Точнее, за тебя уже все решили, ты это хочешь сказать?

Обвинение было не лишено оснований. Бессознательно Персис снова начала листать страницы, с трудом стараясь облечь мысли в слова:

– Ты не понимаешь.

– Так, может быть, ты объяснишь?

И вдруг слова будто прорвали плотину:

– Ты вообще представляешь, каково это? Быть мной. Бороться изо дня в день. Вся моя жизнь – это публичное шоу, легкая добыча для любого газетчика в стране. И только потому, что я женщина. – Она продолжала листать бумаги Линдли, перейдя к материалам по Отто Скорцени, бывшему командиру Брунера. – Можешь себе представить, какой у них у всех будет праздник, если мы с тобой… – Она замерла.

Папка была раскрыта на первой странице послужного списка Скорцени. Там же была фотография. Персис будто пронзил разряд тока.

Невозможно.

– Персис?

– Прости, – выдохнула она. – Мне надо идти.

И, обрывая его протест, положила трубку.

Персис вытащила страницу из папки и внимательно в нее вгляделась. Она ощутила слабое покалывание в голове.

Вот она. Недостающая связь.

Зовите это интуицией или слепой удачей, но ответ сам пришел к ней в руки. Или, во всяком случае, намек на ответ.