Шёпот стрекоз (сборник)

Нет, не получилось. Отложил книгу. Слова видит, а что они означают, не может сообразить. Переключил внимание на окно. Но и то, что происходило за окном, было сейчас для него за семью замками. Мысли уносили вспять, в далёкие времена молодости…

А причина несколько траурной парадности на сегодня для него уважительная – приедут дочери. И не просто приедут, чтобы навестить отца, а приедут с требованием подробного отчёта о его прошлом, а именно о его жене и их матери, которой они не знали в силу трагических обстоятельств. Она умерла при родах, но им до сих пор кроме этого ничего о ней неизвестно, благодаря его возмутительному упрямству или, возможно, страшной вине, о которой он стыдливо умалчивает, всячески оттягивая момент своего неизбежного покаяния. А ведь он давно обещал им рассказать о ней, но каждый раз под разными предлогами увиливал от разговора, или просто откладывал – «как-нибудь потом, когда будете постарше». И вот они стали «постарше». Она тебя чем-то обидела? – приставали они. Нет, она его не обижала. Значит, ты её обидел? И он её не обижал. Тогда в чём дело? Они имеют право знать о ней всё. «Иногда лучше не знать», думал он, рассовывая по закоулкам души собственные страхи. И дочерям приходилось довольствоваться досужими домыслами. В конце концов, она их вынашивала в своём чреве и, когда пришёл срок, выпростала из себя на свет божий, передав им жизненную эстафету. А они даже не знают, как она выглядела – в доме ни одной фотографии. Позор! С фотографиями он сразу выкрутился. Он сказал, что они с женой жили в частном доме, принадлежавшем ранее его родителям. Однажды в ненастную погоду, буквально за неделю до их рождения, была сильная гроза, произошло замыкание в электропроводке, и дом, поскольку он был очень старый и к тому же деревянный, сгорел в считанные минуты. Сами еле спаслись. С домом ни капли вымысла, сущая правда. И районное начальство их городка Кумышинска – тогда Кумышинский Горсовет – выделило им квартиру в только что отстроенной многоэтажке.

И вот, как бы ему того ни хотелось, неминуемый день генеральной отчётности, как выразилась старшая дочь, наступил. Никакие оправдания не принимаются. Набери в лёгкие воздуха и выкладывай всё как есть. Сегодня он должен с головой погрузиться в омут воспоминаний. А вот удастся ли выплыть – вопрос.

Своему пребыванию в лечебнице он обязан не только болезни, с таким же успехом он мог наблюдаться врачами и на дому. И даже не отсутствию у дочерей свободного времени для ухаживания за ним. Дело было в глубоко сидящем и подспудно вызревшем психологическом конфликте. Они были на него сильно обижены за его молчание, в особенности старшая. И обида была тем сильней, чем больше они его любили. Он иногда успокаивал себя: они забыли о своей родительнице – никогда не видели, так и вспоминать, собственно, не о ком и не о чем. Но, оказалось, не забыли, помнят. Не о ней, разумеется, а о том, что он скрывает всякую информацию о женщине, которая их родила. И то, что он оказался в лечебнице – с их стороны, получается, своего рода мстительный жест: ага, раз ты с нами так, то и мы с тобой так, получай! Посидишь там без нас, опомнишься. Другое ему не приходило в голову. Нет, он не жаловался. В пансионате ему было гораздо лучше – хороший уход и живёшь на всём готовом. И никто не приставал с трудными вопросами. Таких, как он, здесь много, и каждый занят своими проблемами.

Сосед ему попался молчаливый – у того были проблемы с речью, и он изъяснялся знаками или писал на бумажке. Звали его Гудрон – он сам так представился, наверняка, кличка, но не станет же он с ним спорить из-за этого, пусть будет Гудрон, какая разница. Гудрону было около сорока. Небольшого роста, коренастый, с серьгой в левом ухе, он казался ему гигантом из-за накачанных мышц на руках, по локоть покрытых татуировкой, густой растительности на мощной груди, широкого подбородка и решительности во всём. Только голова у него иногда дёргалась непроизвольно. Собственно потому он и находился в лечебнице. Двигался он ловко и бесшумно, как дикий зверь, и потому не причинял ему беспокойства. К тому же у него всегда на шее болтался плеер, а уши закрывали наушники. Какую музыку он слушал, ему было невдомёк. С ним Гудрон был внимателен и предупредителен. Однажды, в первые дни пребывания в лечебнице, на него неожиданно накатило недомогание – он не смог самостоятельно перебраться из кресла на постель, и Гудрон тут же, не мешкая, легко подхватил его на руки и положил на кровать.

Правда, есть две женщины, пациентки лечебницы, претендующие на тесное знакомство с ним. Честно говоря, ему их внимание первое время было даже необходимо – оно его поддерживало, давало почувствовать, что он ещё не настолько стар, как ему представлялось.