Шёпот стрекоз (сборник)

Вторая – до мозга крашеная блондинка, подсела к нему в столовой на следующий день после встречи с Дианой. Она была, наверное, чуть помоложе, или казалась такой, и гораздо оживлённей. И в поведении проявляла чрезмерную бесцеремонность, будто не владела собой. И он не сразу разобрался, чего в этом было больше – природной активности, отсутствия должного воспитания или балансирования на грани умопомешательства. По телесной пышности она превосходила Диану, но форму держала в допустимых пределах. И лицо её хранило черты небывалой красоты. И всё было бы хорошо, если бы не её, порой кажущаяся неестественной, оживлённость. Она много смеялась и беспрерывно кокетничала и потому в его глазах проигрывала Диане. Звали её Лаура. Хотя, как потом выяснилось, это имя она присвоила себе сама. По паспорту она была Ларисой. Но ей хотелось острой романтической необыкновенности и привлекательности во всём. И она решила придумать себе имя, соответствующее своей натуре. Имя Лаура (с ударением на первый слог) она взяла отнюдь не из числа европейских. А о существовании некогда Петрарки, прославившего в стихах свою возлюбленную, она, скорей всего, и не подозревала. Она его составила, как сама призналась, по принципу полушутливой значимости: «ла-ла» (что значит, много языком болтает) плюс «аура» (эзотерическое – тонкая невидимая субстанция, излучаемая телом), сначала хотела Лалаура, но нет, чересчур претенциозно и не звучит, и у неё хватило ума опустить две лишних буквы, дабы не выставлять себя на посмешище. И она остановилась на Лауре. Лаура – излучающая общительность. И действительно, она её излучала повсеместно и весьма обильно. И полуанекдотическое «Лалаура» было бы гораздо ближе к истине. Люди, страдающие синдромом замкнутости, бежали от неё, как от извергающегося вулкана. А те, которые принимали общительность за норму, терпели её первые два дня, а потом старательно обходили, ибо для нормального общения, как и для всего прочего, необходима мера, хорошего, как говорится, понемножку. Лаура этой меры не знала, она подавляла своей общительностью и много при этом смеялась. А частый и продолжительный смех, также, как и чрезмерная угрюмость, обычно изобличают внутреннюю неуравновешенность с уклоном в шизофрению и нередко являются веским доводом для помещения в неврологическую лечебницу (а в особо критических случаях – в дурдом).

– Я присоседюсь к вам, – она не спросила, она поставила его перед фактом и с грохотом выдвинула пустующий стул. При этом голос её прозвучал не грубо, а с глубоким бархатистым оттенком и с налётом едва заметной иронии. И, казалось, несколько противоречил её манерам.

Он поморщился, однако кивнул утвердительно.

– Готовят здесь отвратительно! Каждый раз у меня изжога. А у вас?

Он пожал плечами.

– Лучше всё-таки питаться дома. Вы согласны? – она неожиданно громко рассмеялась, пристально его разглядывая.

Он растерянно повёл бровями.

– Увы, мы не дома.

– Лук в этой столовке всегда пережаренный и горчит, как лежалая редька. Они думают, для нервнобольных и так сойдёт. А картофельное пюре (последний слог она произнесла, смягчив согласную) всегда почему-то синее, как будто туда добавляют синильной кислоты, – она снова рассмеялась. И хотя смех был не к месту, он не показался ему отвратительным. – Вы согласны?

«Что-нибудь одно: или издевается надо мной, или клеится», – подумал он и, не желая вступать в дискуссию по столь нелепому поводу с ещё более нелепыми выводами, ответил неопределённо:

– Да, бывает синеватая.

– А я хорошо готовлю. Пальчики оближете. Вы любите облизывать пальчики? Я обожаю, – последнюю фразу она произнесла вкрадчиво и одарила его многозначительным взглядом.

Он посмотрел на неё, как на сумасшедшую.

– Любите, по глазам вижу. И если у нас с вами получится, будете облизывать три раза на дню. Я стану для вас готовить. Вы согласны?

Она вперилась в него своим зелёным взглядом, как вилами в стог сена. У него участилось дыхание. Он не знал, как себя вести. Тембр её голоса непонятно каким образом волновал его изнутри, а смех, казалось бы совершенно дурацкий, был притягателен, как пение сирен для Одиссея. Он ещё никогда не встречал женщины, которая исподволь, чем-то глубинным, влекла его к себе, а, между тем, манерами связывала, и его дневное сознание настойчиво говорило: не обольщайся, это не для тебя, отвергни. И он, ставши рассудительным с годами, прислушался ко второму, проигнорировал, жевал, глядя в окно, словно его никто ни о чём не спрашивал. Возможно, его молчание даст ей понять, что он не намерен обсуждать это, и она проглотит свой смехотворный бред вместе с завтраком.

Но Лаура не желала глотать, она вожделела извергать. Её следую-щий вопрос был бесстыдно прямой, в обход всех приличий, обычно соблюдаемых при первом знакомстве.

– У вас есть кого… на законном основании? – она красноречиво поиграла глазами и постучала вилкой по дну тарелки.

– Что? – Он не сразу понял.

– Я хотела сказать, вы женаты?

Он конфузливо передёрнул плечами.

– Почему вы спрашиваете?