Шип в ноге

И видите, соседи, это и был весь мой грех и все мое мучение. Все что-то тянуло меня с непередаваемой силой на Черемош, и всякий раз переплывая это проклятое место ниже Ясенова, я должен был испытывать тот же переполох и ту же муку, что и в первый раз. Говорят, будто есть такие люди, что едят аршинник и при этом живут долгие годы. И мне все казалось, что я один из таких ядоедов, которые не могут жить без вечной предсмертной тревоги.

Однако я не желал ничего горячее, чем освободиться от нее. Когда прошло несколько недель, решился я наконец заговорить и начал осторожно расспрашивать в Ясенове, не пропал ли у кого мальчик такого возраста, такой и такой на вид? Нет, никто не знал и не видел такого мальчика. Я расспрашивал несколько яснее, в такой-то день такой-то мальчик не утонул ли в Черемоше? Нет, никто ничего не знал о таком случае. Не вынесла ли вода такой-то труп? Нет, никто не знал об этом ничего.

Все эти известия, вместо того чтобы успокоить меня, еще живее толклись в моем сознании, словно неразрешимая ужасная загадка. Я медленно расспрашивал у рулевых плота, у рыбаков, у гуцулов из Красноилья и Устериков — нет, нигде не было ни следа утопленного мальчишки, нигде не было мужчины, который бы его знал, видел или спрашивал о нем. Мой первый страх сменился тут же глубокой грустью, безграничным сочувствием к тому бедному мальчишке, которого никто не знал и о гибели которого никто не сокрушался. В моей душе пекло какое-то невыразимое горе при переправе через то место, и я наконец решился на искупление, надумал пойти пешком к Сучаве, чтобы исповедать свой грех и таким способом успокоить свою душу.

Увы, я и в этот раз не имел счастья. Поп, перед которым я на исповеди признался в своем грехе, очень торопился и, очевидно, не имел ни времени, ни желания распросить меня подробнее. Когда я коротко рассказал ему свое приключение, он буркнул сердито:

— Иди отсюда, глупый гуцул! Ты ведь о том не имеешь никакого греха. Говори мне достойные грехи, а не задерживай меня такой ерундой!

Но это заверение попа, что я о том не имею никакого греха, не успокоило меня. Я начал себе размышлять, что, видимо, уже так Господь Бог дал, что мне попался такой поп; видно, сам Господь Бог разгневался на меня и не обратил меня к доброму исповеднику!

Такие мысли не покидали меня и постепенно дошло до того, что я не мог ни спать ночью, ни иметь покой днем ​​и ходил, как лунатик. Я решил спустя несколько месяцев пойти еще раз в Сучаву и там еще раз исповедать мой грех. В этот раз я наткнулся на старого добродушного монаха, который очень терпеливо выслушал мой рассказ и, когда я закончил, сказал мне:

— Сынок, в этом случае ты действительно немного провинился, хотя и не так много, как себе надумываешь. Молись Богу, а уж он простит тебе твой грех и воздаст тебе покой.

Я молился Богу, ах, как горячо! И действительно, на этот раз казалось, что помогло. Правда, от воспоминания об утопленнике я не смог избавиться никогда, а когда переправлялся у Ясенова, все то приключение вставало у меня живо перед глазами, и я не мог не вглядываться в воду, словно ища какой-то потерянный след. Но ужасно мне уже не делалось, печаль прошла, и только временами что-то сжимало мое сердце, как кузнец клещами. Я женился, у меня родились дети, работал много, и все тише и тише отзывалась в моих воспоминаниях мысль об утопленном мальчишке возле Ясенова.