Широки Поля Елисейские (СИ)

Ещё выше, там, куда не могли проникнуть мамаши, отягощённые натуральным грузом, находились слегка подрощенные дети. Я так понял, что как раз мамины, которых не рекомендовали или попросту не хотелось оставлять без ближнего присмотра или на папиной половине. Вели они себя чинно, одеты были скромно и чисто - и нисколько не походили на привычных мне по Рутену визгливых паскудников. Тем более что заветных камушков по всему дому и в особенности здесь было понатыкано столько, что я даже перестал их замечать. Завала игрушек в коридорах и дортуарах тоже не наблюдалось - но я всё время натыкался на плоды некоего сюрреалистического творчества. Ну вот как дитя, впервые взяв в руки карандаш, рисует левой рукой сиреневую лошадь и фруктовый дождь, а предки его поправляют, объясняя про истинные природные цвета и перекладывая карандаш направо, - только без никаких предков. Или, например, глиняные статуэтки в нишах. Европейский родитель бы удавился, но не пустил такое вот рукоблудие в комнату своего чада: никакого добродушного вида по типу "Корпорации монстров", ужас, который порождали здешние клыкастые оборотни, драконы и единороги, был взаправдашний. Зато и создания наподобие белых волков, благородных стригов и радужных змей были непостижимо прекрасны, хотя рука их создателя не успела стать слишком твёрдой. Книгохранилища были наполнены сказками, мифологией и так называемыми "зерцалами" - по-старинному так называли научно-популярную и энциклопедическую литературу, внедрявшую основы знаний и начатки пристойного поведения. Это было слегка похоже на комиксы и книжки-раскраски с текстом, только вот картинки были с явным уклоном в многомерность, а сам текст норовил всплыть, разрастись и распространиться по всей странице. Видимо, тоже был живой, как огонь и иже с ним...

Именно здесь я наткнулся на некий отрывок, написанный в старинном стиле. Язык, между прочим, оказался совсем не похож на ретрорутенское эсперанто, которое было здесь в ходу, но я почти незаметно для себя выучился разбирать какие угодно знаки - даже тогда, когда не было поддержки в виде иллюстраций, как здесь.

Вот что я прочёл - или, вернее, распутал.

"Они делают своё существование сомнительным. Прячутся меж капель дождя, хотя состоят из иной влаги. В тени - не делая её более густой, хотя душа, то бишь собственная тень, у них отнюдь не отсутствует: быть может, лишь более темна, чем у смертных. В игре света на поверхности большой воды - ибо могут преломлять солнечные лучи наподобие друзы горного хрусталя.

Но всё это не так уж им необходимо.

Среди толпы лица их не кажутся более бледными, чем у прочих, - разве что чернокожие зинджа и эбеновые ба-нэсхин превосходят их смуглотой румянца.

Они не спят, считая это знаком чисто людского несовершенства, но легко притворяются таковыми. Однако дар видеть сны наяву нимало не отринули.

Их мужчины и женщины несут на себе признаки противоположного пола, и лишь они сами могут в точности определить себя в этом смысле.

Дети от совокупления с ними рождаются обычные видом: люди от людей. Однако лишь такого ребёнка смертной женщины можно обратить в создание, во всех тонкостях подобное им самим.

Кто создал их - неведомо. Но такое можно сказать и о человеке. Ибо никто не присутствовал на собственном сотворении и на сотворении того, кто старше.

У них нет самоназвания - или оно неведомо простым смертным. Представляясь, они говорят лишь то, что от них ожидают услышать.

Они не делают сущностных ошибок - лишь такие, что предопределены. Гармония с натурой - их магия, но иного ведовства не существует вообще ни для кого.

Для них нет добра и зла - они делят мир иначе. Знаток Аль-Джебр и Аль-Мукаббалы сказал бы, что для их народа насущны лишь точность и красота построений.

Плотское умирание у них напоминает женские регулы и состоит в отделении тканей, иногда окисляющихся почти мгновенно, и обильном истечении ихора: после чего вся их видимая часть обновляется и становится непохожа на себя прежнюю.

Они более подобны людям, чем сами люди".

Что всё это значило и как попало к тутошним несмышлёнышам?

Я не знал. Судя по чуть напыщенному и в то же время лаконичному стилю, это было подобие сакрального текста, выстроенное и выглаженное так, чтобы легко можно было запомнить, особо не вникая в смысл. Это многое объясняло - здешние ребятишки и я обладали одинаковым статусом. "Аз есмь в чину учимых и учащих мя требую", как говорится.

И будьте уверены - запомнил я с первого раза, и никакого Джордано Бруно с колдовской мнемонической системой, за которую он попал на костёр, мне не потребовалось.