Широки врата

«Да, старушка», — ответил он и поцеловал ее в мягкую, теплую и пухлую шею. — «Я буду продавать им все картины, которые они захотят, но я не продам им мои мозги или мою совесть».

III

Ланни сказал: «Я должен уехать. У меня свидание в Париже». Бьюти знала, что он имел в виду «ту женщину», и она засыпала его вопросами. Чувства ее были задеты, потому что он больше не доверял своей матери. Представьте, он даже не сказал ей имя женщины! Он не стал показывать письма женщины, и поклялся, что он никогда не фотографировал ее. Это было таинственным и немного пугающим. Бьюти даже подумала, что это может быть своего рода Марджори Дау[163], женщина, которую Ланни выдумал, чтобы его мать и ее друзья не пытались найти ему другую богатую жену. Он сказал, нет, это была настоящая женщина. Но он обещал держать ее в секрете, и держал своё обещание. — «Она не хочет встретиться с твоей матерью? Разве она не хочет иметь признание твоей матери?» На это Ланни ответил: «Я скажу ей, что ты говоришь, и в следующий раз, когда ты будешь в Париж, может быть, я привезу ее к тебе».

Бьюти хотела бы знать: «Почему ты не привел ее сюда?» Она хотела показать своё великодушие, как в случае Мари де Брюин. Ланни улыбнулся. — «После этого не останется никакого секрета, дорогая!»

Для материнской души была ещё одна проблема: Марселина и Витторио, проведя несколько месяцев в Шор Эйкрс, посетив Калифорнию для развлечений, были теперь на пути к Бьенвеню через Лондон. Они, вероятно, остановятся в Париже, и что Ланни собирается делать? Он не должен быть грубым с Витторио, особенно если он не хочет, чтобы Витторио знал, что он розовый или красный. Семейные ценности должны быть сохранены, и Марселина не должна думать, что ее сводный брат не любит ее мужа.

«Я всегда буду вежлив с ним», — пообещал Ланни. — «Если он делает Марселину счастливой, я, конечно, мешать не буду».

— Ты должен поговорить с ним, Ланни. Ты будешь удивлен, как много общего у вас.

— Я очень внимательно слушал его в Шор Эйкрс, но если там было что-то общее, то я не могу вспомнить об этом.

— Ты когда-нибудь слышал, как он говорить о Гитлере?

— Нет, но я знаю, что Гитлер и Муссолини долго не могли договориться по Австрии, и теперь они сражаются бок о бок в Испании, если бы у Капитано были свои две руки, то он бы сейчас помогал своим нацистским приятелям там.

— И все же, Витторио говорит, что итальянцы сильно не любят немцев, и что их цели совершенно расходятся. Он считает, что, если Гитлер доберется до Адриатики, то это будет бедствием для Европы.

— Для планируемой империи дуче, без сомнения.

— Более того. Он настаивает на том, что Гитлер совершенно безответственен, и ему нельзя доверять ни в чём.

Ланни не мог удержаться от смеха. — «Так они начинают войну за эфемерное обладание железной рудой в Стране Басков и меди в Рио Тинто! Нет, нет, дорогая, если я собираюсь ладить с моим фашистским зятем, я должен забраться в башню из слоновой кости и отстаивать своё право на пренебрежение к омерзительному делу имперского строительства».

IV

Четыре колонны Франко в Мадрид не попали. Интернациональная бригада остановила их на реке, и держала эту линию день за днём в ожесточенных боях. Мятежный генерал, ожидавший смести всё пред собой, был очень раздражен, а его покровители, ожидавшие получить всё за просто так, подняли неистовый крик, обвиняя, что красные поддерживают эту жестокую войну. Красные, с другой стороны, утверждали, что если бы там не было ни итальянцев, ни немцев, то не было бы никакой войны. И что, если теперь остановить их помощь, война будет закончена в течение недели. Для всех незаинтересованных лиц было очевидно, что подавляющее большинство испанцев хотели того правительства, которое они мирно избрали. Война, которая была навязана им, была мировой гражданской войной, по крайней мере, в своей пропаганде, и никто не мог сказать, в какой момент она может вылиться в конфликт хуже, чем тот, который закончился восемнадцать лет назад.

Следуя в Париж, Ланни слушал войну слов в эфире. Все новости сейчас были пропагандой. Необходимо было знать направленность каждой станции и игнорировать её фальсификации или умолчания. Маленькие страны боялись больших, богатые и процветающие страны боялись бедных и голодных. Католики боялись нацистов, но еще больше боялись красных. Профсоюзы не могли сделать выбор, чего им бояться больше, нацизм-фашизма или войну, или другими словами, что они любили больше, свободу или мир. Было бесконечное разнообразие партийных мнений, классовых мнений, религиозных мнений, все спорили до белого каления под давлением отчаянной ситуации. Во что бы кто бы ни верил, верил со страстью. Что бы ни хотел сделать, то сделать немедленно, иначе будет слишком поздно. В таких условиях, те, кто знает, что они хотят, это захватывают. И, к сожалению, это были враги Ланни, а не его друзья.