Широкий Дол

Я по-прежнему очень любила эту землю – и теперь, пожалуй, бесконечно сильнее, побывав в других краях, повидав страдающие от нехватки влаги поля Франции и растущие на этих полях бесконечные ряды уродливых виноградных лоз. Я с любовью и наслаждением осматривала каждый акр нашей легкой, плодородной почвы – и довольно сложные для возделывания поля, расположенные на склонах холмов, и заросшие густой травой, нераспаханные низины. Каждый день я верхом объезжала все поместье, пока не обшарила каждый его уголок, как сипуха во время охоты, пока заново не отметила все его границы, словно накануне молебственных дней[20].

Мама, конечно, была этим недовольна; ей не нравилось, что я повсюду езжу одна, даже без грума. Но я обрела неожиданную поддержку в лице нашей счастливой пары – Гарри и Селии.

– Да пусть она ездит, мама! – весело воскликнул Гарри. – Наша Беатрис просто объезжает границы своих владений, ведь ее так долго здесь не было. Пусть ездит. Уверен, ничего плохого с ней не случится.

– Действительно, – нежным голоском поддержала его Селия. – Беатрис заслуживает отдыха и каких-то развлечений после всего того, что она сделала.

И оба улыбнулись мне – глупыми нежными улыбками любящих родителей, воркующих над своим чадом. Я, разумеется, тоже благодарно им улыбнулась и тут же улетучилась из дома. Каждый шаг по знакомым тропинкам, каждое знакомое дерево в лесу давали мне ощущение того, что поместье снова прочно в моих руках, и я, не зная ни дня отдыха, продолжала его обследовать.

Арендаторы и жители деревни приветствовали мое возвращение так, словно я была пропавшим принцем Стюартом[21]. Все эти люди вполне нормально уживались с Гарри, понимая, что он хозяин поместья, но деловые вопросы предпочитали решать со мной; кроме того, я всегда знала, хотя никто мне специально об этом не рассказывал, кто на ком женат, кто собирает приданое, а кто и вовсе не намерен жениться, пока не выплатит долг. Со мной было гораздо легче разговаривать, потому что мне почти ничего не нужно было объяснять, тогда как Гарри со своей неуклюжей благожелательностью часто смущал их своими вопросами, хотя в некоторых случаях ему было бы лучше помолчать, и своими предложениями помочь, которые из его уст воспринимались как благотворительность.

Крестьяне, застенчиво ухмыляясь, рассказывали мне, что старый Джейкоб Купер заново покрыл тростником крышу своего коттеджа, и я без слов понимала, что тростник он наверняка нарезал на берегу нашей Фенни и ни гроша за это не заплатил. А когда я услышала, что год выдался на редкость неудачный и для фазанов, и для зайцев, и даже для кроликов, я опять же без слов поняла, что они, воспользовавшись моим отсутствием, и силки в нашем лесу ставили, и, возможно, даже с собаками там охотились. Я улыбалась, но довольно мрачно. Гарри никогда бы ничего подобного не заметил, потому что никогда не считал крестьян такими же людьми, как он сам. Он замечал, как ему кто-то поклонился, теребя свисающий на лоб чуб, зато никогда не замечал на лице своего «подданного» ироничной усмешки. Я же замечала и поклон, и усмешку, и они это прекрасно знали. Им также хорошо было известно, что если в моих глазах сверкают искры – это предупреждение каждому: не переходить определенной черты. Короче говоря, всем было ясно, кто в каком положении тут находится. Как было ясно и то, что я снова дома и снова взяла в свои руки управление и поместьем, и людьми, и каждым зеленеющим ростком. И мне казалось – я чувствовала это во время каждой из моих долгих ежедневных поездок по поместью, – что и людям, и земле, и даже зеленым росткам в полях стало гораздо лучше после того, как я сюда вернулась.

Съездила я и на берег Фенни, чтобы посмотреть на бывший заливной луг, превратившийся в болото, где в развалинах старой мельницы теперь цвел желтый аир. Моя лошадь проваливалась в воду по колено, когда я подъехала к останкам того строения, где одна юная девушка некогда лежала в объятиях своего столь же юного дружка и говорила с ним о любви. Было ясно, что никогда уж больше старая мельница не будет служить пристанищем для влюбленных, и мне казалось, что все это происходило очень давно и вовсе не со мной, а может, просто приснилось мне. Разве я могла быть той, кого Ральф так любил, с кем предавался страсти, катаясь по земле? Той, кому он мог приказывать? Той, с кем он строил заговор, ради кого рисковал собственной жизнью? Та Беатрис была прелестной девочкой. А я теперь стала взрослой женщиной, которая не боится ничего – ни прошлого, ни будущего. И я без особых эмоций смотрела на разрушенный амбар и на бывший заливной луг и была даже рада, что никакой особой боли не чувствую. В том уголке моей души, где раньше прятались сожаления и страх, теперь ощущалась лишь некая легкая отстраненность. Если Ральф выжил – даже если он выжил, даже если он возглавил банду мятежников, – сейчас он далеко отсюда. И наверняка почти забыл те наши чудесные полудни среди холмов и на старой мельнице, как все это теперь почти забыла и я.