Широкий угол

Мы сидели и молчали, занятые каждый своим напитком. Патрик пил как сапожник, но никогда не напивался, а я, наоборот, опасался налегать на алкоголь – мысль об утрате контроля над собой приводила меня в ужас.

– Знаешь… я тут подумал… Говорят, что здесь свобода вероисповедания. Что можно быть иудеем и не скрываться. Но непонятно, насколько это правда. В интернете пишут, что тут есть маленькая еврейская община, в ней человек тридцать…

Патрик улыбнулся:

– И здесь, в Бахрейне, тебе захотелось заново припасть к еврейским корням?

– А почему нет? Я убежал от своей религии. А теперь, впервые в жизни, оказался в месте, где обязан скрывать, кто я. Достаточно перебраться через шоссе, перейти в Саудовскую Аравию – и я вне закона.

Я задумался об этом парадоксе: в Брайтоне я чувствовал себя атеистом, в Манаме оказался иудеем. В итоге я решил, что, может, я просто по природе своей бунтарь.

– И ты говоришь это гею, который вовсе не стремился в Персидский залив.

– Верно. А тебе что, не интересно, есть ли тут гей-клубы?

– Ну конечно, как раз перед Всемирным торговым центром висит здоровенная вывеска. Но нет, не пойду – их там так много, сложно выбрать… – пошутил он.

– Да нет, я серьезно. Не верю, что тут нет какого‐нибудь подпольного заведения для геев.

– Может, и есть. Но если власти его не могут найти, то куда уж мне. И в любом случае, я сюда работать приехал, а не принца из «Тысячи и одной ночи» искать.

Мы допили свои напитки. Патрик развалился в кресле, а я растянулся на огромной кровати.

– Удивительно: когда‐то у евреев и геев были общие враги, но это не мешает еврейским общинам дискриминировать, исключать, а то и прямо ненавидеть геев, – прошептал я какое‐то время спустя. У меня перед глазами возникло лицо Карми, и мне на мгновение захотелось, чтобы он оказался тут, рядом со мной. Захотелось знать, как он изменился за все те годы, что мы не виделись. Думает ли он иногда обо мне, как я о нем. И вообще, жив ли он.

– Знаешь… – заговорил Патрик и тут же замолчал.

– Что?

– Нет. Ничего.

– Говори, – не отставал я.

– Нет, я просто хотел сказать… Всем известно, что евреи подверглись геноциду, но мало кто знает, что геи тоже через него прошли, и это поражает еще сильнее. Все вечно говорят о Холокосте и никогда – о том, что делали нацисты с геями. Все знают, сколько евреев погибло в газовых камерах, но никому не известно, скольких геев вывезли и убили. Все знают, что такое Хрустальная ночь, но мало кто слышал о Ночи длинных ножей. И неважно, что евреев пострадало больше… Просто у меня эти двойные стандарты в голове не умещаются…

Я некоторое время молчал, потому что даже если бы мне и хотелось возразить, то я не знал что. Я никогда не слышал ничего подобного тому, что высказал Патрик. Его слова были жесткими, колкими, может немного преувеличенными, но, без сомнений, справедливыми.

Мой айфон зазвонил. Я глянул на экран: неизвестный номер (США).

– Алло?

– Эзра Крамер?

– Да, это я. С кем я разговариваю?

– Меня зовут Джуди Онейл, я работаю в «Нью-Йорк Таймс». Один мой коллега говорит, что вы сейчас в Манаме. Это так?

– Да.

– Мы уже два дня пытаемся отправить в Бахрейн нашего репортера снимать протесты, но правительство отказало ему в визе. Я только что говорила с «Уолл Стрит Джорнал», их корреспонденту тоже визы не дали. Как вам удалось ее получить?

– Я тут по заданию «Доуп». Мы подавали документы три недели назад, и визы нам выдали сразу.

– «Доуп»? Да как это вообще возможно? То есть вас они пускают, а нас нет?

Я почувствовал раздражение Джуди Онейл на другом конце провода. Это презрительное деление на «вас» и «нас» меня рассердило. Я улыбнулся при мысли, что сейчас выбешу ее еще сильнее.

– Видите ли, так уж вышло, что мы приехали сюда для съемки, которой местные власти очень рады. А вы хотите снимать про демократические митинги. Поэтому вас и не пускают.

Я отключил телефон, прежде чем она успела мне перезвонить, выпроводил Патрика в соседний номер и уснул, представляя, как приятно будет завтра работать со Сьеррой Хаджар.

С пустынной полосы вдоль моря были видны одновременно и Мухаррак, и две башни Всемирного торгового центра. Бескрайнее пространство, такое пыльное, что мы с непривычки кашляли безостановочно. В это утро Яссим выглядел напряженным: на смену вчерашним расслабленности и улыбке пришел мрачный отстраненный взгляд.

Сьерра Хаджар вышла из машины в одном из платьев, созданных специально для съемки легендарным Кином Савашем. Это было платье-хиджаб из стразов «Сваровски», сделанных под бриллианты и аквамарины. Наряд оставлял мало пространства воображению, создавая на изгибистом теле Сьерры чарующий эффект – при беглом взгляде казалось, что платье полностью закрывает тело, но это было не так. Невероятная чувственность исходила от дерзкого сочетания коктейльного платья и чадры, его окружал ореол тайны, а еще было ясно, что в зазорах между кристаллами проглядывает обнаженная кожа.