Шишкин

Вот зазеленели «будто пухом» березы, зажелтели своими маленькими цветочными букетиками клены, забелели кистями белых цветов черемухи и рябины; точно лиловатым дымком подернулись раскидистые ильмы и вязы, усыпанные кучечками крошечных цветочков, а между тем на них не видно еще ни одного листика; зарумянилась своими молоденькими листочками беспокойная осина; точно золотой пылью осыпаны, стоят цветущие вербы, ракиты и ивы».

Немудрено, что они сошлись быстро, и скоро Иван Иванович дополнил одну из книг Д Н. Кайгородова своими рисунками. «Беседы о русском лесе» переиздавались восемь раз.

— Ах, Иван Иванович, глядя на ваши картины, так живо вспоминаешь детство, — говорил Дмитрий Никифорович. — Я мальчонкой так любил бродить по таким вот заброшенным тропинкам. И эти цветы. Сколько, бывало, ромашек нарвешь, васильков. Идешь во ржи, а она, матушка, выше головы твоей, а вокруг васильки да птицы над головой. И хочется лечь наземь и вдыхать свежие запахи лазоревых цветов. Знаете ли, Иван Иванович, есть у меня мечта наладить выпуск доступного журнала, в котором можно было бы сообщать о весенних и осенних признаках в окрестностях Петербурга.

— Верная, верная мысль, Дмитрий Никифорович. Чем могу, пособлю обязательно.

Журнал станет издаваться в 1888 году. Не одно десятилетие «Дневники» станут любимым чтением детей и взрослых. Ученый-лесовод М. Е. Ткаченко так выскажется о «Дневниках Петербургской весенней и осенней погоды»: «…от них веяло такой любовью к природе и такой свежестью поэтическою чувства, что и взрослые, и дети душных городов отдыхали на них, как бы соприкасаясь с целительными силами матери-земли».

Архип Иванович Куинджи, небольшого роста, но крупный, плотный, плечистый, с головой Зевса олимпийского вел жизнь свободную, созерцательную. Посещал выставки, академические собрания, мастерские знакомых, но сам не выставлялся. Не выставлялся с 1882 года, вскоре после того, как нашумела в Петербурге его картина «Лунная ночь на Днепре».

— Почему вы бросили выставляться? — спрашивали у него.

Архип Иванович отвечал:

— Ну, так эт-та вот так (он слегка заикался): художнику надо выступать на выставках, пока у него, как у певца, голос есть. А как только голос спадет — надо уходить, не показываться, чтоб не осмеяли. Вот я стал Архипом Ивановичем, всем известным, ну, эт-то хорошо, а потом увидел, что больше так не сумею сделать, что голос стал как будто спадать. Ну, вот и скажут: был Куинджи и не стало Куинджи! Так вот я же не хочу так, а чтобы навсегда остался один Куинджи.

Изредка ходил он в театр, любил особенно оперу, но чаще предпочитал попросту посидеть с друзьями.

Лет в сорок он пришел к мысли, что, нажив огромное состояние, многое можно будет изменить в этой жизни. Он считал, бороться со всяким злом можно только деньгами. Надо только распределять их разумно.

Целеустремленный и настойчивый, он упорно шел к своей цели. Купил и привел в порядок три огромных пятиэтажных дома. Покупал, перепродавал и зарабатывал на картинах. Не стеснялся не слишком благовидных финансовых операций, для него цель оправдывала средства.

А хотел он одного — помогать студентам Академии художеств, тем, кто особенно нуждался в помощи. И добился своего. На его деньги уезжали они за границу, больные отправлялись на курорты, на лечение, многие получали помощь от него, когда, казалось, ждать ее не от кого было.

Он чуть ли не в три раза дороже продал свой дом, чем купил — за четыреста тысяч, но вскоре сто тысяч отдал в Академию на премии художникам за картины.

На себя тратил мало. Даже прислуги не имел. Единственная роскошь, которую он позволил себе, был маленький сад на крыше дома. «Семирамидины сады», любил говорить Иван Иванович Шишкин, бывая в гостях у Архипа Ивановича. Они подружились в конце восьмидесятых годов. Куинджи бывал у Ивана Ивановича чуть ли не каждый день. Говорили об искусстве, о борьбе добра и зла в обществе, обсуждали работы Ивана Ивановича, даже мелом чертили перспективу задуманной или ‘начатой картины, выискивая верное решение. Иван Иванович долгое время находился под обаянием Архипа Ивановича и называл его чародеем. Как человек наблюдательный, он подметит, что честолюбие было главной и, может быть, единственной слабостью Куинджи, но до поры до времени не придаст тому большого значения.

Много было верного и близкого в его суждениях, высказываниях. Любопытно было и послушать этого «хитрого грека».