В пожар проявились и особые черты матушки: спасла она от огня в первую очередь рукописи и книги мужа, рисунки и тетради сына. Правда, часть рисунков все же сгорела.
Дом Шишкиных сильно пострадал. Его пришлось отстраивать заново, как, впрочем, и остальные дома в городе. Мыслилось Ивану Васильевичу строить улицы более широкими, дабы при пожаре огню труднее было перебираться от дома к дому. Ездил он в Вятку, для разрешения этих вопросов, где встречался с советником губернского правления писателем М. Е. Салтыковым-Щедриным.
После пожара, при отстройке дома, вдруг проявились недюжинные способности Ивана Шишкина-младшего. Он все умел делать. «Молчун», «дикарь» работал споро, расчетливо и был незаменим. В доме и в городе о нем заговорили по-иному.
Новый дом стал вместительным, выстроили его двухэтажным. Усадьбу со стороны улицы огородили забором деревянным с резными воротами, а со стороны двора — каменным.
Иван выбрал себе на втором этаже две маленькие комнаты, выходящие во двор. Из окна виден Спасский собор, торговые ряды. В одну из комнат был отдельный ход.
Семейных торжеств Иван сторонился. Не любил, когда надо было ехать в гости или принимать ряженых. Запирался у себя либо через потайную дверь исчезал из дому.
Отец, замечая тягу сына к рисованию (все стены комнаты Ванечки завешаны были рисунками), принялся выписывать книги по искусству и биографии знаменитых художников. Видел Иван Васильевич, молчаливое поведение сына исходит из потребности познать «сериозное», может, главное для себя. И не отнимал у него пока свободного времени, полагая справедливо, что позволит оно сыну глубже вдуматься в каждую прочитанную статью, отдать себе отчет в каждом вопросе, поднимаемом в ней.
В ту пору складывался у Ванечки взгляд на служение искусству. Переписывая в тетрадь из книг описания природы, биографии живописцев, он все больше размышлял о назначении художника. Мысли требовали оформления, но главное, главное он осознавал: «Посвятить себя живописи — значит отказаться от всяких легкомысленных занятий жизни». Как быть в дальнейшем, не ведал покуда, мучился. Но его тянуло к искреннему, к истине. Может, потому и любил побеседовать с простыми людьми. Однажды, в разговоре с плотником, починявшим дом, услышал об Академии художеств, о Петербурге. Но рассказ лишь усугубил тяжкие чувства. Слишком далеко была северная столица. Добраться ли до нее, когда из елабужан один лишь папенька и побывал в ней.
Судьба разрешила по-своему, поторопила события.
В 1851 году появились в городе московские художники, вызванные расписывать иконостас в соборной церкви. С одним из них — Осокиным — Иван вскоре познакомился. Москвичу по душе пришлась тяга молодого человека к живописи и его рисунки, и в меру своих сил он принялся помогать новому знакомому, давая краски, кисти, делясь знаниями, приобретенными в Строгановской рисовальной школе в Москве.
Иван Афанасьевич Осокин — уроженец Москвы. Настоящая его фамилия, как гласит семейное предание, — Иванов. Воспитывался у тетки, которая была замужем за Осокиным, человеком военным, чью фамилию и взял Иван Афанасьевич. Окончив строгановскую школу, лет 25-ти отправился в Елабугу. Здесь же он женился, а в 1852 году родился у него сын. Расписывал Осокин также и церковь в селе Тихие Горы, в Татарских Челнах.
Надо думать, рассказами о белокаменной, знакомых художниках Осокин способствовал утверждению молодого человека в мысли о возможности поездки в Москву и поступления в Училище живописи и ваяния.
Иконописец предлагал елабужанину избрать своим поприщем историческую живопись.
— Подумайте сами, что повыгодней, — говорил он иной раз в застольной беседе. — К исторической живописи привыкать, по-моему, лучше, потому что, хотя и не быть знаменитым художником, можно жить хорошо и иметь более дела, а ландшафты мало принесут пользы в посредственном искусстве. (О том же напомнит он через год в письме Ивану Ивановичу.)
— А я, Иван Афанасьевич, спокойно себя чувствую, когда один, в бору. И мысли глубже, и чувства иные.
— С Богом беседу ведете, когда одни-то? Так оно всегда на природе, — и заканчивал: — Непременно надо вам ехать в Москву, не давать себя в насмешку другим и быть в мыслях твердым.
В доме, узнав о желании сына стать художником, по-разному восприняли признание его. Мать, которую младший сын не однажды приводил в отчаяние своей непригодностью к практическим делам, едва услышав об этом, воскликнула: «Никогда еще в роду Шишкиных не было художника!» Все родные принялись уговаривать отказаться от задуманного, но Иван стоял на своем. Слово отца было решающим. Он, видя страстное желание сына посвятить себя искусству, благословил его и согласился отпустить.
В начале 1852 года двадцатилетний Иван Шишкин вместе с зятем Дмитрием Ивановичем Стахеевым выехал в Москву.
Глава вторая
В МОСКВЕ