Шиза, Хром и всякая хтонь

– Мой дед полжизни считал, что наткнулся на след утерянного шестого рода нганасан. Даже теории строил, что те верили не в гагару – сотворительницу земли, а в ее тень, утку, что делает мифологию народов Севера близкой даже к арабской. Вот смотрите, костюм шамана, – он ткнул пальцем в фото мужика, с ног до головы разодетого в какое-то тряпье сплошь из бахромы. – Этот костюм – символ священной птицы. Когда шаман говорит с духами, он как бы летает между мирами как птица.

– Я как будто на уроке географии, – зевнул Бабай, и Шиза пихнул его локтем в бочину и тоже зевнул.

– Т-так а ч-чё там с д-душами-то?

– Вот! – Павел Павлович поднял указательный палец. – И когда человек умирает, его душа уходит в загробный, нижний мир. Там живут и злые духи, которые вредят человеку. В детстве дед всегда говорил мне, будешь плохо слушаться, придет черный шайтан – так он называл шамана – и съест тебя!

Бабай, который слушал рассказ почти с открытым ртом, снова выкрикнул:

– Они что, каннибалы?!

– Нет. Дед, возможно, так считал, но доказательств не нашел. Может, тот черный шаман потерял весь свой клан, с которым кочевал. Может, пришел из враждебных соседних народов. Но он проводил свои темные ритуалы, убивая других и кормя их кровью свой куойка, веря, что так он сделается сильнее и обретет вечную жизнь ценой чужой. Обернется после смерти черной птицей и улетит в верхний мир, к могущественным нгуо, чтобы самому им уподобиться. И остаться бы этой сказке легендой, если бы мой дед в ту экспедицию, что на вашей фотокарточке, до войны еще, не нашел шаманку. Его насторожило, что похоронена она не как у них положено и, скорее всего, пришла умирать сама, будто спасалась от кого-то. Он тщательно изучил захоронение, пока его коллега изучал породу. На женщине были защитные символы, в голове ритуальный бубен, а в руках тот самый камень.

– Так п-при чем же т-тут?..

Пока все только догоняли, Хром уже знал. Старые фотки перед глазами сделались цветными и заплясали как мультики, а узоры на настенном ковре зашевелились, на мгновение даря надежду, которая тут же исчезла – просто голова закружилась с голодухи и перенапряга. Все уставились на Хрома.

– Чел, ты бледный какой-то, – пробормотал Яр.

Шиза фыркнул:

– Кап-пец ты сосун наб-б-людательный, только з-заметил?

– Да не, глянь, он ща в обморок грохнется!

Общими усилиями Хрома вытащили на воздух, где он, вглядываясь в огни чужого города, как пару минут назад вглядывался в остатки чужой жизни, произнес:

– Она защищала не камень, она защищала от камня.

– В с-смысле?!

– Она пришла туда, где ее не найдут, легла и умерла. С камнем в руках. И стала щитом от этой хтони.

Шиза, поймав взгляд Хрома, помрачнел.

– П-прямо к-как Оля.

Они молча втроем покурили, пока оживившийся дед что-то вещал Бабаю и Винни, на которую возложили миссию по заказу лагмана и булок из службы доставки. Мысли в голове у Хрома завертелись с бешеной скоростью, и их было уже не остановить. Кажется, Шиза это почувствовал, потому что взгляд его как бы спрашивал теперь: «Чё дальше, брат?» Хром подвис, рассматривая ввалившиеся темные круги и красные паутинки сосудов на белках его глаз, вспомнил то гадание по зажигалке и совсем бледного дылду, вздохнул и хотел уж было сказать, но вдруг из дома выбежал бодренький хозяин, тряся в руках какой-то кожаной тетрадкой:

– Нашел, нашел! Идемте в дом, что ли, про шаманов читать!

– Слышь, – хмыкнул Шиза, хлопая Хрома по плечу. – П-пошли про ть-тебя почитаем. Что ли.

– Или про тебя, – буркнул Хром, разворачиваясь обратно к двери.

Ня-нгуо

Сегодня мы наконец-то добрались до Усть-Авама. Я жаждал поскорее увидеть того, кого местные называли «ня-нгуо», но сначала по старому обычаю необходимо было провести ритуал приветствия. Шаман Барбэ, одетый в праздничную парку, украшенную красными и черными полосами и звенящей бахромой из ровдуги[15], бусин и металлических бляшек, встретил нас коротким обрядом, который уже был мне знаком по предыдущим моим путешествиям. Вместо бубна он потряхивал и постукивал посохом, и маленькие колокольчики на конце короткой палки звенели, создавая ритмическую мелодию. Сам Барбэ надвинул на глаза капюшон с бахромой, и это означало, что он общается с духами. Он напевно проговаривал слова, и его голос, как и одежды, походили на птичьи. Попросив у духов благословения для гостей, то есть нас, Барбэ снял капюшон и открыл глаза. Его аргиш[16] совсем скоро должен был отправиться в путь: полярная ночь закончилась, близился праздник сродни нашему Новому году – «Большой день», когда вскрываются реки, и нганасаны могут отправиться кочевать, повторяя пути оленей. После праздника один из немногих оставшихся кочевых караванов выдвинется к верховьям реки Дудыпты, чтобы охотиться и ловить рыбу.