Шиза, Хром и всякая хтонь

В той экспедиции, после происшествия с обвалом шахты работы были свернуты, и все уцелевшие выдвинулись в путь. Сани мы уступили раненым, а сами полтундры шли пешком. Митька был тем, кто помог мне спрятать мумию шаманки в кармане, обнаруженном им случайно, – выработка там не велась в силу присутствия, как выразился Верховенский, фумарол, что означало наличие метана или других опасных газов в том месте. Мы с Митькой выбрались ночью и заложили мумию, которую я порядком успел за месяц изучить, породой, чтобы Володя, чего доброго, не удумал увезти ее с собой. И уже тогда я заметил в Митьке что-то странное, но значения не придал. Словно произошла в нем какая-то перемена, слишком уж аккуратно он обходился с неблизкой ему культурой. За помощь я пообещал ему посодействовать в наркомате, чтоб предложили ему работку посолиднее и не такую вредную здоровью. Оставшиеся от шаманки нарты с личной поклажей я оставил как есть, потому что тащить их обратно нельзя, а на выработке места едва хватило, чтобы укрыть мумию. Я жалел о том, что не смогу изучить ее детальнее, но многое из того, что уже успел записать и зарисовать, послужило мне знаком, что пещеру нужно покинуть и оставить все как есть. И не допустить, чтобы туда пришло еще больше людей. Тогда я еще не знал, что главная загадка кроется совсем не в пещере, а в том, что шаманка держала в руках. Наряд шаманки – а это была именно она – и ее бубен, и расписанный странными рисунками чехол для бубна говорили, что это непростая женщина. Я так и не понял, к какому из пяти родов она принадлежала. Не осталось никаких обозначений. На одежде у нее не было узоров охрой, только угольные полосы и ромбы с кругами внутри. На чехле для бубна центральное место занимала черная птица с изогнутыми оленьими рогами на голове. Нганасаны не рисуют животных на одежде и предметах, все изображения их служат лишь для ритуалов, и я решил, что этот ритуальный бубен должен либо призывать, либо отваживать существо, изображенное на нем. Я решил, что она охраняет вход в недра земли, где, как, скорее всего, верили ее современники, жили злые нгуо: фумаролы, оставшиеся на полу пещеры, могли говорить о том, что подземные пожары в ее времена были куда сильнее. Я также пытался уговорами и хитростями забрать у Володи камень, который, как я намного позже выяснил, служил шаманке идолом куойка. Что тоже было странно, потому как, насколько я успел узнать, умирающие шаманы передавали своих идолов-покровителей потомкам, чтобы те продолжали просить у них совета в отсутствие предков. Но Верховенский везде носил его с собой, боясь потерять, хотя остальные горняки давно утратили к шаманке и камню всякий интерес, понадеявшись было на драгоценные каменья и металлы. Боялись только дыма и перешептывались, что и послужило нам с Митькой хорошим подспорьем для того, чтоб перепрятать мумию.

Когда позже случился взрыв, мне было жаль Митьку, я искренне хотел оказать ему ответную услугу в обмен на то, что он помог мне сберечь хотя бы отчасти то ритуальное захоронение. И уж точно не подумал, что ему удастся выжить при обвале. Митька теперь, совсем как истинный кочевник, курил костяную трубку и говорил уже изрядно огрубевшим и постаревшим голосом: «Я очнулся с другой стороны, ни отметок знакомых, ни следов нашего лагеря. Выхожу из пещеры, а места-то чужие! Рядом костер кто-то развел. И сани стоят девки той. И никого».

Я слушал его как завороженный, даже забыв стенографировать. «Как я зимовал, вам лучше не знать. Находил какие-то места. Вмерзшие в снег останки оленей и птицу. Снилось мне – там копай, и я копал. Откуда только чуйка такая, – разводил руками Митька. – Бывало, проснусь и не помню, как до этого места дошел. Зарубки на палке, смотрю, прибавились». Я спросил его, сколько же он так скитался, и Митька горько усмехнулся. Рассказал, что по весне нашли его полярники, направили в райцентр при тогда еще молодом городе, только отстроенном Норильске. А дальше… Госпиталь, доктора, обследования. Вышел со справкой через пару годков. Буйный он, говорили, сделался: «Обкололи всего, электричеством лечили, пока буйствовать и на чужом языке кричать не перестал. А потом – война. Первая контузия, взрыв, и все по новой. На сей раз я, Пал Анатолич, наученный был и сбежал от них. В тайге не найдут, пока сам не захочешь. Тут я чукчей этих и встретил. Нганасанов ваших. Говорят мне, внутри меня божество живет. Как от них ни уйду, оно теперь меня само к ним возвращает. Вот я и подумал, а зачем уходить-то. Здесь меня за своего считают, а на воле я кто? Безумец буду и дезертир. Так и живу среди чукчев. Жены только не заимел, все контузия моя виновата, да и не принято у них кровь смешивать».