Шизофрения

— Давно у вас этот скарабей? — спросил Онуфриенко, дождавшись, когда она облизала десертную ложку, и указал взглядом на золотого жука, украшавшего шею Александры. В вопросе было нечто большее, чем праздное любопытство, поэтому ответ она решила дать обтекаемый.

— Недавно, — положила ложку на край блюдечка и откинулась на спинку плетеного кресла, чувствую каждой благодарной клеточкой желудка как обволакивающая восточная лень, нега и умиротворение расползаются по сытому телу. Показалось, что Сфинкс, скосив глаза, смотрит с понимающей полуулыбкой.

— Скарабей — очень сильный оберег, — оторвав взгляд от украшения, заметил Онуфриенко. — Ну, что, перекусили? — поинтересовался, разглядывая осоловевшую Александру.

Та лениво кивнула.

— Теперь пусть несут счет, а потом сразу ведите меня домой, — благодушно распорядилась она, удовлетворенная обильной трапезой. — У меня будет сиеста. Возражения опять не принимаются! — предупредила спутника, открывшего было рот, чтобы сказать что-то про пользу послеобеденных прогулок.

— Встать-то сможете? — расплатившись с официантом, он поднялся из-за стола и протянул ей руку, но «невеста» встала самостоятельно и отяжелевшей походкой двинулась к выходу, выгнув спину, чтобы легче было нести округлившийся животик. Старушки за соседним столиком склонились друг к другу и о чем-то возбужденно зашептались, с завистью поглядывая на Александру и с восторгом — на виаграненавистника. К Онуфриенко подбежал метрдотель и, озабоченно поглядывая на гостью, о чем-то спросил по-арабски. Александра поняла только слово «такси». Онуфриенко отказался, указав рукой в сторону дома Гуды.

Развеселившийся Сфинкс проводил Александру взглядом до дверей парфюмерной лавки…

* * *

Послеобеденный сон в восточной стране с жарким климатом. Что может быть прекраснее? Его придумали люди, знающие толк в удовольствиях. В него проваливаешься как в пуховую перину. Где там голова? Ее нет. А руки и ноги? Их тоже нет. Сладкая истома убивает мысли, которые принимают смерть с удовольствием. Остаются только смутные видения. Розовые и пушистые. Как мягкие игрушки…

…Свадебный марш Мендельсона ворвался в сон Александры как напоминание о другой жизни. Практичной и циничной. В которой продолжал существовать Кузя и страна, в которой не принято спать после обеда. Можно только дремать за офисным столом, подперев ладонями подбородок падающей головы, и напряженно вслушиваться в окружающие звуки, чтобы вовремя услышать голос приближающегося шефа, босса, руководителя, начальника и множества других ответственных лиц, призванных бдеть и бороться за производительность труда на рабочих местах.

— Как дела, милая? Ты куда пропала? Иван Фомич уже вторые сутки не спит, с ног сбился, тебя из виду потерял, — голос Кузи звучал встревожено.

— Я? Я сплю, Кузенька, — Александра, даже не попыталась разомкнуть веки. — Утром была в пирамиде, а теперь — сплю… в парфюмерной лавке… у Гуды.

Напряженное молчание Кузи свидетельствовало о том, что он пытается соединить в логическую цепь слова «сон», «парфюмерная лавка» и «Гуда».

— Сашенька, — он, наконец, смог выбрать главное, — Гуда — это он или она?

— Гуда? — она приоткрыла глаза и зевнула. — Гуда — хозяин парфюмерной лавки, — снова зевнула, — в которой мы с Сашей живем.

— А Саша, — Кузя снова напрягся, — это он или она?

— Саша? Ну, как ты не понимаешь! — она окончательно проснулась. — Это Онуфриенко. Сокращенно — Эн-Эф-Эр. Мой пациент-шизофреник.

— Может, мне прилететь на всякий случай? — скорбно-встревоженным голосом спросил Кузя.

— Нет, что ты! НФР — безобидное существо, — она снова зевнула, — пребывающее на тонких планах. Они там с Исидой встречаются. Поэтому ему до меня дела нет. Ну, все, пока-пока, Кузенька! Я больше не могу говорить. Целую! — торопливо свернула она разговор, заметив, что дверь в комнату приоткрылась и на пороге появился Онуфриенко с двумя крохотными чашечками в руках.

— Значится, уже проснулась? — с благодушной улыбкой вошел он в комнату. — А я вот чайку зеленого принес. Со сна хорошо помогает в себя прийти, — протянул Александре чашку. — После дневного сна ведь как с похмелья просыпаешься. Все процессы затормаживаются. Я потому днем предпочитаю не спать.

— А сколько времени? — Александра села на кровати и взяла чашку.

— Да уж, считай, солнце село, — Онуфриенко опустился на стул, поднес свою чашку к губам и, полуприкрыв глаза, сделал глоток. Словно в подтверждение его слов за окном протяжно запел муэдзин, призывая правоверных мусульман к вечернему намазу. За ним — другой, третий, четвертый… Звуки эхом покатились по плато, отразились от пирамид и улетели обратно в сторону города.

— Значит, пора ужинать, — заявила Александра, одним глотком допивая чай.

Онуфриенко понимающе кивнул, не спеша допил свой чай, потом поднялся с места и направился в сторону рюкзака.

— Вы, надеюсь, не за перловкой? — Александра вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что кормилец вынимает из дорожного мешка.