Шизофрения

— И что я в твоем сне делал? — живо поинтересовался тот с довольным видом.

— Не поверишь, виагрой у входа в пирамиду торговал, — с трудом сдержала она смех.

— Виагрой? — изумленно переспросил Сашечка, который очевидно ожидал услышать что-то другое.

— Ага, — кивнула она. — Оптом и розницу.

— А-а, — разочарованно протянул он. — Другого ничего не приснилось?

— Чего, например?

— Ну, скажем, что-нибудь про… семя Осириса? — спросил он с самым серьезным видом. — Где его искать надо?

— Нет, к сожалению, — виновато развела она руками и с грустью психиатра посмотрела на Сашечку. А ведь как хорошо развивался разговор… — Я отойду на минутку, ладно? — поднялась с кресла.

Онуфриенко понимающе кивнул и приоткрыл крышку чайничка, проверяя, не надо ли еще долить кипятка…

* * *

Вначале она даже не почувствовала боли. Просто поскользнулась и неловко упала на бок, подвернув руку. Боль пришла потом, когда на ее вскрик прибежал Сашечка…

…— Это знак! — попытался он успокоить пострадавшую, вместе с встревоженным Гудой помогая ей спуститься вниз к вызванному такси, которое должно было доставить их в лечебное заведение.

«Боль в запястье, ссадина на локте и, весьма вероятно, синяк на попе — конечно знак. Даже три знака», — подумала она, бросив возмущенный взгляд на Онуфриенко, но вслух сказала немного по-другому:

— Знак? — воскликнула она, морщась от боли и разглядывая опухающее прямо на глазах запястье. — Знак чего? Временной нетрудоспособности? А что же тогда больничный лист?

— Не-ет, — знак посвящения, — удовлетворенно пояснил Онуфриенко, помогая новой «посвященной» устроиться в весело раскрашенном такси с белозубым даже в темноте водителем-нубийцем, волосы которого, заплетенные в косички, задорно торчали в разные стороны. На зеркале заднего вида висела дюжина четок и шкодливый американский Микки-Маус, похожий на нубийца как младший брат. Надпись, сделанная черным фломастером на желтом листке бумаги, прилепленном на переднюю панель, гласила: «AHMED BEST DRIVER and MAN». «Лучший водитель и мужчина», выслушав немногословные взволнованные указания Гуды, лихо рванул с места.

— Ну, как ты? Терпишь? Плохо тебе? — заботливо поинтересовался Онуфриенко.

— Могло быть и лучше, — процедила она и, скривившись от дергающей боли, отвернулась к окну, бережно придерживая опухшую руку.

— Хуже — тоже могло быть, — посочувствовал он.

Всю дорогу до больницы «лучший водитель и мужчина» видимо для поднятия тонуса пострадавшей распевал песни из нубийского фольклера, от которых к боли в руке прибавилась головная. Потому что Сашечка не только фальшиво подпевал, но при этом жизнерадостно подпрыгивал на сиденье и размахивал руками, как голодный бабуин, заметивший спелую связку бананов. На фоне всеобщего веселья надежда на сострадание покинула машину еще в начале пути.

Сама больница поначалу оставила вполне приятное впечатление: чисто, светло и не пахнет хлоркой. Насторожил лишь столик, за который ее усадили: металлический, прикрученный к полу огромными шурупами. Зачем прикручивают к полу предметы в психиатрической лечебнице она хорошо знала, но в обычной больнице? Возникли тревожные ассоциации, потому что личного опыта лечения переломов у самой Александры не было. Врачи — пожилой упитанный мужчина с густыми усами и признаками долгожданного сострадания во взгляде и его помощник — молодой с шустрыми глазками, сразу запавший на красивую русскую, одетую в майку на бретельках, пощупав и помяв распухшую руку, принялись что-то тараторить по-арабски, а потом отправили пациентку делать рентген.

Рентгеновский снимок изучали недолго. Приговор огласили через Сашулю.

— Перелом. Луч в типичном месте, — небрежно перевел тот, похоже, нарочно выделив слово «типичное».

«У меня в типичном!?» — хотела возмутиться она, но лишь смерила переводчика уничтожающим взглядом.

— Сейчас вправят и гипс наложат, — пообещал Сашуля, бочком направляясь к двери. — А меня, значится, попросили оплатить твой визит. Я быстро. Туда и обратно, — он поспешно скрылся за дверью, которую помощник врача незамедлительно закрыл на задвижку.