Шизоидные явления, объектные отношения и самость

Сущность шизоидного компромисса состоит в таком способе взаимоотношений, что они не вовлекают в себя полный эмоциональный отклик. Этого результата легко достичь в психоаналитическом лечении. Пациент продолжает приходить, но у него не происходит никакого реального прогресса. Он проявляет повторяющиеся настроения беспокойства, жалуется на чувство «застревания», говорит: «Мы ни к чему не приходим в нашей работе», — и носится с мыслью о прекращении лечения. Однако он не прекращает лечение. Он продолжает приходить, не открывая каких-либо реальных эмоциональных тем для обсуждения в анализе. Некоторые пациенты готовы бесконечно продолжать анализ, получая некоторую помощь от сессий, но не претерпевая никакого реального развития личности. Я считаю подобный продолжительный терапевтический тупик такого рода очень важным признаком тяжести тревог глубочайшего уровня, с которыми пациенту придется столкнуться лицом к лицу, если он осмелится на дальнейшее продвижение. Он не прерывает лечение, ибо в таком случае у него возникают серьезные тревоги, и он также не готов «отпустить вожжи» и погрузиться в подлинный анализ, ибо и в этом случае появляются такие же серьезные тревоги.

Подобная ситуация была характерна для женщины-пациентки, чье сновидение о приближении к громадной стене приведено на 177-й странице. Такое ее поведение просто преграждало продвижение вперед и подразумевало, что внутри нее было что-то, полностью «отрезанное», с чем она не могла столкнуться лицом к лицу. Я высказал предположение, что она говорит об этом, когда утверждает, что нет никакого прогресса в ее лечении. Она была в тупике. То, что она прояснила для себя такое положение дел, спасло ее от утомительного заблокированного анализа, однако само по себе не давало ей возможности продвигаться вперед. Увидев свою неспособность продвигаться вперед, она прекращала лечение. Вместо бесплодного монотонного анализа, она на некоторое время прерывала анализ, а затем возвращалась обратно. По поводу этого сновидения она сказала: «Я должна идти вперед, если вы можете это выдержать», и я ответил: «Я смогу это выдержать, если вы сможете». Однако каждый раз, когда должно было произойти нечто важное, она начинала спорить, критиковать, затевать ссору и внезапно прекращала лечение. Затем она впадала в депрессию и спустя несколько месяцев писала мне, прося о возвращении на лечение. Это повторялось несколько раз, пока наконец она не поняла, что не может выносить саму мысль о получении поддержки от другого человека (что происходит в реальных терапевтических взаимоотношениях), ибо при возобновлении анализа в последний раз она рассказала на первой сессии следующее сновидение:

«Я вошла в трамвайный вагон и зашла прямо в кабину водителя, я отодвинула водителя в сторону и сама начала вести трамвай».

Я сказал ей, что трамвай — лечение, а я водитель, и что она воспринимает ситуацию так, будто она находится в моей власти, как ранее была во власти отца; а этого она не может вынести. Лишь если бы она взяла на себя полную ответственность за анализ и стала вести его сама, она смогла бы продолжать анализ: но в таком случае это не было бы лечением, это было бы просто нападками на меня как на представителя отца, что ничего не изменило бы на самом деле. Она не пришла в следующий раз и закончила свой анализ. Однако в конечном счете она хотела сохранить этот заблокированный анализ, ибо на самом деле не хотела от меня отказываться. Много времени спустя она прислала мне экземпляр одной из моих книг, на всех полях которой пестрели крайне критические комментарии. Она все еще продолжала свои нападки на меня и на психоанализ в своей голове вместо того, чтобы высказывать их на сессиях. Она все еще «поддерживала свое существование», продолжая теперь интернализованную борьбу за власть с аналитиком in loco parentis, которая никогда не приносила каких-либо конструктивных результатов, а лишь содействовала сохранению ее половинчатых, «то внутрь, то наружу» взаимоотношений.