Шкатулка группенфюрера

Майору Рыкову, похоже, все в этой истории было уже ясно, и тратить время на проверку показаний Лузгина он не собирался. В ритуальное убийство он, естественно, не поверил, и я не стал его за это осуждать, поскольку и сам был по этому поводу обуреваем большими сомнениями. Тем не менее, я упросил Рыкова отправить кинжал на экспертизу, мне хотелось узнать хотя бы приблизительную дату его изготовления. Я не исключал, что это просто дешевая подделка под старину. И если мое предположение подтвердится, то это станет неплохим аргументом в руках адвоката Лузгина на судебном процессе, ибо такой знаток антиквариата, как Семен Алексеевич, вряд ли стал бы держать дома художественно ничтожную вещицу, да еще и тащить ее к соседу на пирушку.

– Только ради тебя, Игорь, – нехотя откликнулся на мою просьбу Рыков. – Передавай привет Чернову.

Арест Лузгина оказался для Закулисья не меньшим ударом, чем смерть Сухомлинова. Перепуганные актеры шептались по углам, а Худяков потерянно стоял на лестничной площадке с разведенными в стороны руками и отчаяньем на лице.

– Они же нас без ножа режут, – сказал он мне почему-то шепотом, глядя осоловевшими глазами в спину спускающегося по лестнице Рыкова. – У нас же репертуар…

– Иван Михайлович, вы перстень-печатку на пальце у Сухомлинова случайно не видели?

– Какой перстень? – встрепенулся директор театра. – Ах, перстень. По-моему, был. Даже, кажется, золотой. Сухомлинов мне сказал, что это семейная реликвия.

Опрошенные мною тут же актеры подтвердили слова директора. Описание перстня практически в точности совпадало с тем, что дал мне Лузгин. Зато разошлись мнения о том, как этот перстень оказался в руках Сухомлинова. Одни утверждали, что он достался ему от прадедушки камергера, другие – от дедушки полковника. Но все сходились на том, что носить его Всеволод Юрьевич стал совсем недавно, ну может месяц-полтора назад.

Этот перстень меня заинтересовал. Не мог же он сам улетучиться с пальца Сухомлинова. При обыске его не обнаружили, хотя наверняка правоохранители перерыли всю квартиру. Теоретически перстень мог украсть Лузгин. Но в этом случае, Семену Алексеевичу незачем было рассказывать мне странную историю о темном происхождении ценной вещицы. Никто ведь его за язык не тянул. Конечно, перстень мог снять убийца, если предположить, что Всеволода Юрьевича убил не Лузгин. Нельзя было исключать и вариант с участием Натальи Кузьминой, ей вполне хватало времени, чтобы поживиться за счет убитого любовника. Но, в этом случае, приходилось признавать, что в ее лице мы имеем дело с редкостной и хладнокровной стервой. Что, между прочим, противоречит словам Лузгина, который утверждал, что прибежавшая к нему поутру Наталья находилась в истерике. Конечно, эту истерику она могла и сыграть, но Семен Алексеевич слишком опытный театрал, чтобы принять наигрыш за искренний ужас.

Я решил навестить Наталью Кузьмину, благо ее адрес мне удалось без труда выяснить у Александра Седова, молодого подающего надежды актера, с которым меня связывали приятельские отношения. Седов проработал в театре всего года три, но уже успел занять здесь довольно прочные позиции, а со смертью Сухомлинова перед ним и вовсе открывались завидные перспективы. Я, разумеется, не сам пришел к такому выводу. О перспективах Седова мне шепнул Вениамин Мандрыкин, тоже актер и тоже вроде бы талантливый. Будучи человеком достаточно искушенным в интригах Закулисья, я не стал делать из намеков Мандрыкина далеко идущие выводы, поскольку отлично знал о его, мягко так скажем, неоднозначных отношениях с Сашкой Седовым.

– Это ты познакомил Сухомлинова с Натальей Кузьминой? – спросил я у Седова, когда мы отъехали с ним от театра на моем «Форде».

– Хорошая машина, – не сразу откликнулся на мой вопрос Александр. – В общем, да. Хотя меня с Наташкой ничего не связывает. Она подруга моей знакомой.

По моим сведениям, почерпнутым все в том же Закулисье, Сашка считался большим поклонником женского пола и пользовался у дам определенным успехом. Впрочем, удивляться этому не приходилось, Седов был довольно симпатичным молодым человеком с хорошо подвешенным языком.

– Сухомлинов рассказывал тебе о происхождении перстня?

– Да, – усмехнулся Седов. – Только я не поверил. Всеволод любил прихвастнуть. И приврать тоже. Актерская натура, что ты хочешь, Игорь.

– Он был знатоком древней истории?

– Наверное, да. Но поскольку я сам в ней полный профан, то мне ничего другого не оставалось, как принимать его слова на веру. В последнее время Всеволод ударился в мистицизм, что с нашим братом артистом случается довольно часто. Но у Сухомлинова этот мистицизм носил практический оттенок.

– Не понял, – честно признался я.

– Сева утверждал, что нашел то ли философский камень, то ли магическое заклятье, позволяющее ему без труда срывать ставки в казино.

– И ты ему поверил?