Шкатулка воспоминаний

– Не понимаю, о чем ты. Иди сюда, взгляни. – Аббат поднялся с кресла. – Только захвати трубку и бутылку токая.

Оже подошел к нужной полке и нажал на резьбу. Дверь в часовню открылась. После этого аббат повел Клода за ширму безо всяких отлагательств.

– Моя последняя тайная комната. Я бы показал ее тебе, но ты сбежал.

– Я бы не сбежал, если бы вы получше обращались с этим вашим «курцвейлом»!

Аббат не услышал Клода, так как трубка была не с ним. Он нагнулся и пошарил в коробках. В комнате царил почти такой же беспорядок, как и во всем поместье. Та магия, что некогда обреталась в этом помещении, теперь покоилась под толстым слоем пыли. Наконец аббат нашел мадам Дюбуа.

– Вот и она. Вернее, часть ее. – Оже поднялся явно разозленным. – Какая досада! Посмотри! Черви источили глазницу и устроили в волосах гнездо!

Клод посмотрел. Реакцией на увиденное был шок – шок, который заставил его по-новому взглянуть на свой поступок и на поступок аббата, переоценить свою жизнь и жизнь учителя. Все это он успел проделать до того, как изо всех сил закричал. Аббату не понадобилась слуховая трубка, чтобы услышать его.

– ОНА ЖЕ НЕНАСТОЯЩАЯ!!! Мадам Дюбуа – автомат!

Часть VII Часы

41

– Она была ненастоящая! – еще раз прокричал Клод, теперь чуть тише.

– Ну вообще-то она настоящая, – сказал аббат, потягивая вино. – Конечно, не из плоти и крови, но дерево, металл и слоновая кость – все настоящее.

– А я думал… – Клод запнулся. Разве мог он объяснить аббату, как жестоко ошибся в нем? А себе? Как мог он признаться в том, что перепутал механическую куклу с живым человеком? Что из-за расплывчатого силуэта женщины он мало того что сбежал из поместья, так еще и буквально казнил себя, подвергаясь унижениям в «Глобусе»? Как все это объяснить?

Мысли Клода превратились в вихрь смертоносных нападок. Он был изобретателем, чьи планы сокрушены. Такое чувство безысходности не раз настигало юношу в дни работы над собственными проектами. Он посмотрел на груду деталей в коробке и повернулся к аббату. Старик будто изменился. Торчащие в разные стороны брови-рога теперь казались Клоду нежными крыльями ангела. Бывший ученик Оже смог вымолвить лишь следующее:

– Вы никогда не рассказывали мне о своих механических исследованиях.

– Ты еще не был готов. Хотя я подталкивал тебя в этом направлении. Или, выражаясь точнее, подталкивал к самопродвижению. Вся твоя учеба должна была завершиться знакомством с мадам Дюбуа, открытием Вселенной автоматов. Впрочем, она тоже не была готова. Я хотел представить вас друг другу, когда она научится играть ровно. Но как видишь, – аббат поднял руку, до сих пор сжимающую молоточек, – мне это не удалось…

– Почему вы так и оставили ее незаконченной?

– А почему второсортные художники-портретисты начинают писать пейзажи? Они просто не в состоянии передать выражение человеческого лица и мягкие складки драпировки. Я не закончил ее, потому что не мог закончить. Я проверил и перепроверил все подсчеты и механизмы, однако так и не понял, в чем беда. Эта неудача заставила меня встретиться лицом к лицу с другой, что однажды постигла меня. – Аббат уронил голову, а затем печально осмотрел часовню.

Клод задал вопрос, который хотел задать с самого первого дня пребывания в поместье:

– Вы имеете в виду тот день, когда вас лишили духовного сана?

Аббат взглянул на бывшего ученика, почти радуясь, что дело наконец всплыло на поверхность. Он вздохнул:

– Да. Про этот период своей жизни я никогда не рассказывал. А теперь расскажу, это поможет понять, почему я так переживал из-за мадам Дюбуа. На самом деле она была для меня больше чем «курцвейл».

Так аббат открыл Клоду последнюю камеру своей раковины, сделанную не из камня и извести, а из отчаяния и горьких воспоминаний.

– Я уже рассказывал тебе, – начал он, – о моих путешествиях в качестве миссионера. Только не говорил, почему я путешествовал и почему в конце концов покинул орден. Это касается моего страстного увлечения учителем, замечательным человеком, бельгийцем, которого звали Эверард Меркуриан. Он был прямым потомком главы иезуитского ордена… Ох, подагра замучила! Полагаю, нам придется продолжить беседу в более теплом окружении. Кроме того, эта комната угнетает меня.

Они прошли в библиотеку, где аббат уселся в гроб-исповедальню.

– Я сейчас говорю, а чувствую, что в этом кресле должен сидеть ты, а не я. Впрочем, надеюсь, ты не против, если я поставлю свой возраст выше всякого символизма?… Так на чем я остановился?

– Вы рассказывали о неком отце Меркуриане.