Шкатулка желаний

Иногда по вечерам он отправляется в какой-нибудь клуб. Он дает взаймы деньги, которые ему никогда не возвращают. Он пытается клеить девушек. Они смеются. Ничего хорошего из этого не выходит, в лучшем случае ему перепадает несколько убогих поцелуев. Он угощает девушек шампанским, бокал за бокалом, и изредка ему удается потрогать дряблую сиську. Или даже письку — лиловатую, увядшую. Его холодные сиреневые ночи полны разочарований. Он возвращается домой в одиночестве. Пьет в одиночестве. Смеется в одиночестве. Смотрит фильмы в одиночестве. Иногда ему вспоминается Аррас, и тогда он открывает очередную бутылку пива, чтобы оказаться от Арраса как можно дальше, чтобы город расплылся в тумане.

Иногда он выбирает девушку по Интернету, как выбирают на ресторанной тележке десерт. Девушка приходит в его большой и темный дом, деньги она хватает жадно, а сосет лениво, потому что у него не встает. И вы только посмотрите на него, когда за ней захлопнется дверь: он сползает на холодные плитки пола, он съеживается, сворачивается клубком, как старый пес, он плачет от страха, обливаясь слезами и соплями, вокруг пляшут ночные тени, и ни одна не смилостивится над ним, не раскроет ему объятия. До чего смешная и жалкая трагедия.

Через десять месяцев после побега Жослена Гербетта пробрало холодом до костей.

Он встал под обжигающий душ, но согреться так и не смог; от него уже пар валил, а дрожь не унималась. Подушечки пальцев у него сморщились и посинели, вот-вот начнут отваливаться. Он понял, что все в его жизни распадается, что любви за деньги не купишь, что он хочет домой, что ему недостает Жослин. Он все время вспоминал ее смех, запах ее кожи… Как хорошо им было вместе, какая хорошая была у них семья, и обоих детей он любил. И до чего хорошо было иногда побаиваться, как бы жена не сделалась слишком красивой и слишком умной для него, хорошо было пугаться мысли о том, что он может ее потерять, и становиться после этого, как она говорила, лучшим на свете мужем. Ему нравилось, когда она отрывалась от книги, чтобы улыбнуться ему. Он любил ее руки, ни разу не дрогнувшие, любил ее забытую мечту стать модельером. Он любил ее любовь и ее тепло…

Он внезапно понял, что такое «ледяной холод». Это то самое, что он чувствует сейчас. Когда тебя любят, кровь разогревается и желание вскипает, а сейчас он вылезает из-под горячего душа — и его бьет озноб.

Нет, он не лупит кулаком по стене, как делал еще недавно. Ему удалось приручить свою тоску по Надеж, свою боль, он больше не говорит о ней, не мучает этим Жослин.

И очередную бутылку пива он даже не открывает. Губы у него дрожат, во рту пересохло, он оглядывает свою огромную пустую гостиную. Ему больше не нравятся ни этот белый диван, ни этот низкий позолоченный столик, ни разложенные на нем для красоты глянцевые журналы, которые никто не читает. Сегодня вечером ему разонравились и красный автомобиль, и дорогущие часы, ему противны девки, которые даже за деньги не хотят его обнять, противно собственное расплывшееся тело, и распухшие пальцы, и этот холод.

Он не открывает очередную бутылку пива. Он встает, включает свет в прихожей — на случай, если Жослин вдруг придет к нему сегодня ночью, если вдруг на него обрушится прощение, — и поднимается наверх. Лестница высокая, идти долго, его осаждают не раз виденные в кино падения. «Головокружение».[44] «Унесенные ветром». «Броненосец Потемкин». Кровь, льющаяся из ушей. Ломающиеся кости.

Его руки вцепляются в перила. Нечего и думать о прощении, пока сам себя из ямы вытаскивать не начнешь.

Он решил поехать в Лондон. Решил — и вот уже едет туда. Два часа поездом, и все это время ладони у него мокрые. Так бывает, когда идешь на первое любовное свидание. Над ним сорок метров воды, и ему страшно. Скоро он увидит Надин. Сначала дочка ему отказала, и он долго ее уговаривал, почти умолял, уверял, что речь идет о жизни и смерти. Выражение показалось ей чересчур мелодраматичным, но все же заставило улыбнуться, — и в эту-то улыбку он и протиснулся.

Встречу Надин ему назначила в кафе «Флориан», на третьем этаже какого-то их лондонского знаменитого магазина. Он пришел немного раньше: хотел видеть, как дочь появится, а для этого ему надо было выбрать правильный столик и правильное кресло; хотел, чтобы ему хватило времени рассмотреть Надин, он ведь знает, что горе по-своему перерисовывает лица, меняет цвет глаз…

Подходит официантка. Он жестами объясняет, что ему ничего не надо. Как стыдно не уметь объяснить по-английски: я жду свою дочь, мадемуазель, я не очень хорошо себя чувствую, мне страшно, я свалял колоссальную глупость.