Шкловцы

Перед его жадными глазами вся Белоруссия расцвела шерстяными хустками — бледными маками на черном фоне. Словно собранная в складки радуга, пестрели полосатые крестьянские платья из грубого полотна; кацавейки из бумазеи с вышитыми на них синими, желтыми и зелеными звездочками и крестиками; расшитые мужские и женские косоворотки; кушаки — синие, как васильки, и красные, как малина; черные сарафаны с перламутровыми пуговицами; янтарные бусы, нитки кораллов, огромные можжевеловые трубки с медными крышками в дырочку и длинными чубуками; разноцветные шелковые ленты… Поблескивали поливные горшки и горшочки, обожженные снаружи, а изнутри покрытые коричневой глазурью, словно растопленным и охлажденным медом. Серебристо-серые глиняные глечики звенели благородными девичьими голосами… Большие миски из красной глины с зеленой поливой приветливо улыбались. Хмурые груды железного товара щерили начищенные острия и лезвия навстречу кучам розовых яиц, охапкам зелени, ситцам в цветочек и печеночного цвета овчинам. Из полумрака, из глубины палаток, таинственно выглядывали мрачные иконы. Узкие восковые, словно закопченные лица выныривали в блеске острых лучей из позолоченных окладов. Каждая икона — как маленький закат с чужой хмурой святостью посредине, немного пугающей и вовсе непонятной… Рядом с их воинственной праздничностью были веерами разложены обыденные и простые, напечатанные кричащими деревенскими красками лубки, изображающие Илью Муромца, Иванушку-дурачка, войну с турками, басни Крылова, Петра Великого и Царя-самодержца со всей семьей, разодетой в пух и прах… Сразу за лубками — новые, вкусно пахнущие сапоги с широкими носами, длинными голенищами и оттопыренными ременными ушками; связки лаптей и мочалок из лыка; плетеные короба, укрепленные железными прутьями; связки плоских сушеных грибных шляпок; тяжелые дубовые сундуки, обитые серебристой жестью… И рядом с этими чудесами широкие деревянные столы завалены шкловскими фабрикатами: красивыми, точно покрытыми коричневым лаком буханками, посыпанными сверху тмином, а снизу припудренными желтовато-белой мукой; длинными деревенскими булками; сдобными лепешками, обмазанными толченой коноплей с кусочками запеченного лука посредине; красиво и ровно нарезанными маковницами[163]; медовыми пирожками, шариками вареного изюма в сахаре; длинными конфетами в ярких бумажных обертках с золотыми ниточками — на вид они намного лучше, чем на вкус… Все любимые лакомства деревенского люда. А прямо напротив еврейских вкусностей с ними конкурируют нееврейские: разукрашенные пряники с красными и зелеными сахарными точечками, разноцветные леденцы, жирные пирожные с запахом трефного сала, орехи в глазури, пузатые крендели, засахаренные фрукты… И над всем этим товаром парят беззаботное желание все попробовать на зубок и звуки гармошек…

У Файвки глаза разбежались. Его зазывал наперебой хор разных красок и запахов. От радужных вспышек даже голова закружилась, застучало в висках. И… Тихо! Вот и игрушки! Груды сокровищ. Настоящая ярмарка для детей. Игрушки лежали кучами, стояли рядами, как солдаты. Разве можно сравнить эти игрушки с теми свинцовыми петушками, которые мама когда-то приносила Файвке с ярмарки, чтобы обмануть его любопытство!.. Здесь были деревянные козлики: потянешь снизу за два рычажка, и они бодают друг друга рогами; и жестяные уточки, которые раскрашены прямо как настоящие и умеют качать головой. Здесь и солдатики: повернешь в них проволочную ручку, и они забарабанят обеими руками, как живые; здесь и куклы: нажмешь им на животик, они пищат; и бурые медведи, желтые львы и белые голубки; и всевозможные жуки: потянешь за ниточку, и они несутся как угорелые… А ведь мама откупалась от него за все прошлые ярмарки лишь картонной лошадкой! Только теперь он увидел, что такое всамделишная ярмарка.

Файвка почувствовал острую жажду. Из-за жары, толкотни и частого сердцебиения у него пересохло в горле. Файвка оглядывается, ища, где бы попить, и видит целую армию знакомых евреек, рыночных торговок, которые сидят у огромных медных сифонов, втиснутых в ушаты со льдом, рядом со столиками, уставленными всевозможными сиропами и кружками из толстого стекла, — и бегом к ним. Вдруг он замечает: стоит в стороне, за столиком с запотевшими бутылками, незнакомый кацап. Вырос перед Файвкой будто из-под земли, сам в красной рубахе и белом фартуке… Начинает кацап вытаскивать пробку из бутылки, а она уже выпрыгивает сама, словно выстрелили из пистолета. Из бутылки лезет густая, вкусная коричневатая пена, и только затем льется в стакан холодный темный напиток. Смотреть — одно удовольствие! Может, это такое пиво? Вроде пиво, а вроде и нет… Нет! Вот кацап вытирает руки чистейшим расшитым рушником, переминается с ноги на ногу и начинает очень задорно воспевать свой товар: