— Клубов четыре: «Мантикора», «Василиск», «Грифон» и мы. И названия, и цвета клубов у всех школ одинаковые, так их члены узнают «своих» везде. Не знаю, как обучают в других, я скажу так, как сама понимаю. «Мантикоры» играют очень... быстро, агрессивно. Есть карта за подходящую цену — она летит на поле. И ходов они не пропускают.
— Не затягивают... — подсказали сбоку.
— Комбинации сложные не любят...
— И называют это «честность»... Хотя, другие именуют их «простаками».
— «Грифоны» наоборот любят довести соперника до выброса всех карт, придерживая свои, — продолжила Фанд. — Если это удается, то они выигрывают. Кроме того используют заклинания, которые крадут карты у соперника.
— И за это они получили прозвище «разбойники с большой дороги» и «грабители», — уточнил кто-то.
— «Василиски» любят ставить защиту, целые баррикады, сами атакуя заклинаниями из-за прикрытия, — продолжила глава клуба.
— Другие считают их «негодяями» и «подлецами», — опять кто-то дополнил мысль Фанд.
— А мы... я считаю, именно у клуба «Единорог» самая красивая и необычная тактика...
Фанд замолчала, словно пытаясь разжечь у Элли любопытство и ей это удалось.
— Мы каждую колоду разбираем индивидуально и создаем для нее уникальные комбинации, которым сложно противостоять...
— Потому что их сложно предсказать, — пояснил кто-то рядом. — Но в нашей силе и наша слабость, мы иногда долго ждем нужную для комбинации карту, ведь они выпадают случайно.
— И поэтому нас называют «обманщиками» и «гипнотизерами»... Теперь стало понятней? — уточнила Фанд.
— Да, очень интересно, — признала Элли, — хотелось бы начать.
— Скоро, — загадочно ответила Фанд и внезапно переключила внимание на Грэма: — Господин виконт, а почему вы скрываете, что на два года старше остальных первокурсников?
Молодой человек положил ногу на ногу.
— Скорее, не афиширую.
— Вы же два курса проучились в Лох Кристалл, как и ваши родители?
— Насколько я знаю, в этой школе негласно запрещено обсуждать семейные обстоятельства, — спокойно ответил Грэм.
Фанд отстала.
— В этом году «Грифоны» первокурсников не получили. А мы заграбастали целых семь. Жизнь удалась! — произнесла она нарочито весело.
Магистр приблизился к алтарю, на несколько мгновений сложив ладони и склонив голову. Он стряхнул с плеч белоснежный халат и полностью обнаженным вступил в пространство Круга, ограниченного четырьмя толстыми свечами. Ренар опустился на колени, потом сел на пол в позу йоги, сложив руки перед собой. Некоторое время он спокойно дышал, прикрыв глаза, потом поднял голову и осмотрел праздничный алтарь. Это был большой деревянный столик высотой на уровне груди сидящего мужчины, почти полностью заставленный высокими кристаллами, подставками под благовония, статуэтками и свечами. Сейчас на нем преобладали цвета Йоля — красный и зеленый и, как дань традиции Хогманея, лежали несколько пестрых стеклянных шаров. Центр алтаря занимали серебряное блюдо с домашним фигурным хлебом и большой кубок. Только одно не вписывалось в ритуальную атрибутику — широкий планшет. Ренар включил его.
На экране мгновенно появилось довольно улыбающееся женское лицо, полуприкрытое распущенными светлыми волосами.
— Блессед Йоль! Блессед Хогманей! Мы скучали.
— Блессед Йоль, Вьев! Я хочу увидеть О.
Теперь все пространство экрана заняла вторая женщина — с короткой темной стрижкой.
— С Хогманеем, Лоран. Приступим?
— Я хочу налюбоваться на вас, — тепло произнес магистр. — Потом расскажете мне новости.
Обе женщины отстранились от экрана, теперь можно было видеть, что светловолосая облачена в зеленый плащ, а брюнетка в красный.
— Одетт, Женевьева, — позвал Ренар негромко.
Женевьева игриво фыркнула, Одетт бросила в сторону далекого магистра пронзительный взгляд.
— Ты красивый, — сказала Одетт, едва заметно улыбаясь краями губ. — Я почти забыла, как ты прекрасен. Надеюсь, Ирландия стоит нашей разлуки?
— Я люблю тебя, О., — словно продолжая уже известную всем троим тему, ответил Ренар. — И тебя, Женевьева.
Голос магистра слегка дрогнул.
— Я отвлекаюсь, глушу себя информацией, загружаю работой, только чтобы не тосковать. Я бесконечно нуждаюсь в вас, я хочу знать, что войду в комнату и увижу вас, обеих. Обещаю, что лето я проведу в Орлеане.
— Эта девчонка мерзко на тебя влияет, — Женевьева сморщила нос. — У тебя взгляд теперь другой — грустный и...
— Неживой, — закончила за нее Одетт.
Ренар рассмеялся.
— Еще скажите, что я похудел и осунулся, — он снова взглянул на экран планшета нежно и проникновенно. — Просто я очень хочу вас... сюда, насовсем. А вы упрямитесь.
— Кто-то же должен следить за порядком в Бретани, если уж ты решил сделать ирландский Магистериум основным, — дерзко отрезала Одетт. — Но у нас все хорошо.
— Ирландский был основным и до меня, — терпеливо ответил магистр.
Женевьева презрительно закатила глаза:
— Фэйри! И эта противная девчонка!
— Может, не будем о ней хотя бы сегодня? — прикрикнула на сестру Одетт. — Богиня! Сколько можно, уже ты ее вспоминаешь.