Школа прошлой жизни

Ветер проникал через щели в стенах, я начинала мерзнуть. Волосы мои растрепались, наверное, и лицо до сих пор опухшее от слез, и синяк на щеке от пощечины, красавица, да и только. А Лэнгли? На нем не отразились никакие тяготы.

Он вернулся, и из-за ливня и ветра я не слышала его шагов. Я подняла голову, Лэнгли посмотрел на меня, и на этот раз он не светил мне в лицо, хоть на этом спасибо.

— Я отвел вашу лошадь к своей и оставил ей еды. Воды там достаточно, сейчас натечет куда надо.

Он не выглядел вымокшим, что меня удивило.

— Я успел обойти монастырь, — пояснил Лэнгли, понимая мою озадаченность. — Здесь везде столько дыр, что пройти можно считайте сквозь стены. Как полагаете, Сущие сильно разозлятся, что по благословенному месту ступала лошадь?

Он покачал головой, снял мантию, протянул ее мне, затем снял поношенный сюртук, весь в заплатках, и жест у него был такой, словно не менее чем король жалует мне доху со своего плеча.

— Укройтесь, — посоветовал Лэнгли. — Наденьте сюртук и мантию, вам не будет так зябко.

Я сомневалась в этом, но сделала как он велел. Мне не хотелось ни говорить с ним, ни тем более спорить.

— А как же вы? — в конце концов взяло верх мое воспитание: я должна была уточнить, не доставит ли ему это великодушие неудобств. В одной рубахе, такой же задрипанной, как и весь его наряд, Лэнгли не перестал казаться наследным принцем.

— Я умею концентрироваться. Мне не холодно, не волнуйтесь.

Нэн тоже умела, подумала я. Она не замерзла бы, но…

— Вы видели госпожу Крэйг?

— Ее здесь нет и не было. Пойдемте, я хочу вам кое-что показать.

Это Лэнгли, наверное, спугнул ворон, когда я подъезжала к монастырю. Может, ходил к лошади или куда-то еще.

— Вы голодны? Кстати, что с вашим лицом?

Лэнгли шел впереди и не оборачивался, но он уже заметил синяк и убеждаться лишний раз ему явно не требовалось.

— Я заехала по просьбе крестьянина со сломанной телегой на пасеку, и там у меня началась истерика. Жена пасечника дала мне пощечину, чтобы я успокоилась, — без утайки ответила я. — Ваша очередь. Как вы сюда добрались?

— Узнал у Питера короткий путь. Купил заодно еду и сена для лошади.

— Почему вы оставили меня там? — Лучше бы он не напоминал мне про это, потому что я совершенно забыла, что Лэнгли заплатил за мое пребывание на хуторе. — Это подло!

Лэнгли остановился и теперь уже обернулся ко мне. Я едва не налетела на него, вовремя сбавив шаг. Все равно вышло неловко.

— Я не хотел, чтобы вы рисковали, — спокойно объяснил он. — То, что нужно, я нашел и без вас. Я привез бы вам эти книги, и опять моя очередь — почему вы здесь?

Я уже говорила и была в замешательстве. Значит, мой первый ответ его не устроил, но я не намеревалась рассказывать все, что успела надумать. Книги, которые так нужны госпоже Джонсон, найдены, что же, он здорово облегчил мне задачу.

— Я думала, что вы сбежали, и хотела довести все до конца.

Лэнгли прошел еще немного вперед, до неприметной двери, толкнул ее, жестом пригласил меня войти. Здесь монастырь сохранился лучше, холод не чувствовался, и в сюртуке и мантии Лэнгли поверх моей собственной мантии я начала согреваться.

— Свечи не отсырели, — заметил он, — отменное монастырское качество.

Комнатка была когда-то архивом. Старыми книгами здесь было забито все, и Лэнгли не особо заморачивался, чтобы сохранить прежний порядок. Половина полок и рядов была беззастенчиво разорена, вторая половина оставлена нетронутой — как только он нашел что искал, занялся изучением.

Я подошла к столику, на котором лежали открытыми несколько книг. Записи о рождениях и смертях, рукописные, старые, и — я почувствовала разочарование, противное, холодное, еще холоднее, чем было мне от мерзкой погоды, я даже пролистала несколько страниц, но…

— Ничего не разобрать, — упавшим голосом сказала я, и Лэнгли грустно усмехнулся за моей спиной.

Я взяла одну из свечей, стоявших на столике, и поднесла ее ближе. Лэнгли светил на страницы фонарем, но я не хотела принимать его помощь. Все бесполезно. Одна страница, другая, третья, и чернила на них давно выцвели и растеклись, может, когда-то этот архив затопило или так и затапливало из года в год, как только ливни становились постоянными.

— Это книга того времени, когда был бунт брата Новоявленной Вероники, — сообщил Лэнгли. — Видите — годы, — он приподнял книгу, которую я смотрела, указал на обложку. — Очень много смертей, правда?

— Да, — ответила я. Рождения были слева, смерти — справа, соответственно датам, и на одного младенца было… десять, пятнадцать смертей.

И хотя пометки «муж», «жена», «вдовица», «отрок», «младенец» действительно были сделаны на анселском языке, причин смерти практически не писали. Только напротив одного имени я разобрала «сорвался с колокольни», а возле имени одной из женщин — «скончалась родами».

Я листала книгу. В основном — чернильные пятна, но потом мне удалось кое-что различить. Лайонелл непонятно какой, Джастин Бо… — и неясно, что дальше, «...берт», или Роберт, или Альберт, или еще кто-нибудь, младенец, — и все.

— Те, кого записывали здесь, упокоены? — спросила я.