Школа сновидений

Может быть, одним из свойств, которое отличает человечество от животных и которое соответствует какому-то более высокому назначению человека в мире и есть его способность порождать из силы, дающей ему жизнь, сновидения, мечты, мифы, предания, легенды, которые становятся видами реальности как мосты в Неизвестное, меняя судьбу человека и человечества.

Во всяком случае, изучение истории человечества с такой точки зрения позволяет предположить, что, после биологических инстинктов, создание мифов и предсказаний и их частных подвидов — религий, верований, политических систем и искусства — есть самая сильная потребность и способность человека. И именно эту способность человечества автор чаще всего и имеет в виду под сновидением.

Что-то в природе развития человечества позволяет предположить, что, вопреки распространенному мнению, производство и рождение мифов как мостов в иные виды реальности происходит не путем восприятия и компиляции как бы первозданно существующих в своей целостности матриц сакрального (архетипов, эйдосов и т. п.) и последующего воплощения их здесь в силу форм мифа. Более правдоподобно то, что, мифы рождаются непосредственным действием приливов и отливов вселенских волн достоверности, — они рождаются непосредственно в телах людей ходом бесконечных проб и ошибок, свет опыта которых из поколения в поколение, столетиями относится и откладывается в слои реальности, подобно перламутру в жемчужине, рождая слои и качества человеческого бытия, форма которого создается и оттачивается постоянством живого риска.

«…в возрасте 7 лет в детстве я заболел. Была высокая температура. Видимо, в бреду, мне привиделось, что с неба, как дождь, начинают сыпаться пустые деревянные катушки от ниток. Когда их поток обрушивался лавиной, я начинал кричать от ужаса. Почти просыпаясь, я слышал утешающий голос моей бабушки, затем с неба опять начинали сыпаться пустые нитяные катушки.

Этот сон остался самым сильным ночным впечатлением моего раннего детства. Из-за чего-то громадного и безжалостного в нем я всегда вспоминал его только краешком памяти, не забывая однако его с годами. Я знал, что нити на катушках до их опустошения были черными, хотя не видел этого.

Я никак не истолковывал этот сон до недавнего времени, до моих почти 34 лет. Опустошение моей судьбы в период этого моего сна было действительно большим: незадолго до этого в очень молодом возрасте умерла моя мать, затем для нашей семьи последовал длительный и многолетний период столь же малоприятных и тягостных событий. Вспоминаю сейчас, что перед переездом в новый дом, который стал последним для моей матери, в нашем старом дворе произошло тягостное и по-своему страшное событие: наша кошка сошла с ума и съела всех своих котят. Мое тело помнит ужас при виде любимой кошки, которая забилась в дрова, где её невозможно было достать, и с утробным безумным урчанием пожирала своих двухнедельных котят.

Будто какое-то проклятие безжалостной опустошенности и неуюта жизни преследовало меня почти до моих 25 лет.

Затем был другой сон, который я тоже помню до сих пор: я стою на высоком берегу реки, текущей справа налево. Внизу — бурная большая вода: мощная, свинцовая справа и выше по течению, затем янтарная, в водоворотах и ярких отсветах грозового света слева и ниже по течению. Я знаю, что мне нужно броситься в эту воду. Не чувствую страха, но почему-то медлю. Высокий берег подо мной начинает осыпаться в воду, и я неизбежно оказываюсь в реке. Но перед этим — опять с неба и опять как дождь — начинают падать караваи свежеиспеченного домашнего хлеба, какой пекла моя бабушка.

Мои мучения и терзания, доходившие до попыток самоубийства, в период между этими двумя снами, внутренне были вызваны тем, что я не мог, а потом уже и не хотел стать своим и таким как все в тех личных и общественных отношениях, из которых оказалась соткана повседневная жизнь людей. Я всегда чувствовал себя чужим среди них, а необходимость быть как другие и мои попытки преуспеть в этом вгоняли меня то в полную безнадежность, то в полное бешенство.

В жизни второй сон предшествовал моменту, когда я вдруг нашел то, что всегда искал и не находил. В 86 или 87 году этим оказались чьи-то краткие и разрозненные конспекты того, что имело отношение к свободе. Моя судьба и устремления как будто приобрели естественный и желанный для меня смысл. И много лет спустя, вдруг вспомнив тот детский кошмар, я неожиданно ощутил необъяснимую радость: я вдруг понял, что он был совсем не кошмаром, — он был о судьбе, которая и есть моя настоящая судьба, — это был сон о свободе. И было нелепо и невозможно искать и обрести в обычной жизни взаимосвязанных людей то, от чего я стал свободен ещё в детстве, потому что это моя единственная жизнь и единственный шанс стать свободным. Но перед этим был третий сон, который ещё рано рассказывать…»