Школа Стукачей

Вот сука! Бригадир химучастка – Булгаков Олег. Булка. Охуел он что

ли, так в дверь ломиться. Совсем совесть потеряли!

- Тебя блять стучаться по-человечески не учили?

- "Стучаться?" Ты ещё мамиными пирожками срал, когда я малолет-

ку топтал, ты мне нахуй не чеши тут за "стучаться", девушка! Дяде

как звонить знаешь?

- Знаю.

-Давай, ебашь наскореньку, в третьей печи химучастка лишняя, не

учтённая тележка с галошами стоит. Поставил её туда сам мастер

химучастка. Думаю с подачи директора промзоны Мамута. Хотя про

директора не говори. Нахуй. Оснований нет. Короче! Варка кончит-

ся через сорок минут. Раньше печь нельзя открывать по технологии.

Если Дядя не хочет, чтобы галоши уплыли, будет здесь через полча-

са. Звони, звони, хули ты вытаращился на меня?

Я сообщаю Худому полученную информацию. Как и в первый раз –

ноль эмоций. Спасибо и гудки. Зато Булгаков прямо изогнулся весь

чтоб послушать, что скажет же Дядя.

- Булка, а этот мастер – он же мент, так? Мы мента сейчас вбагрили?

63

- Мент. Лойтенант. Шустрый пидор. А мы таких шустряков вертим

на пенисе.

- А что же нам теперь можно и ментов сдавать?

- А кого ещё нахуй сдавать, Клава? Мелких барыг-педерастов? Хит-

ровыебанных нарядчиков? А? Только крупную рыбу, студент очка-

стый! А ты сам-то чего так повёлся, когда я пришёл?

Теперь Булгаков решил мной заняться.

-Хули ты тут мутил? Булгаков резко заглядывает под мой стол и

проводит по полу рукой. К его немытой ладони пристаёт пара ана-

шевых кропалей.

- Иии, сука, сам на сам здесь упаливаешься? Давай отсыпай мне

нахуй! Крыса кабинетная! И не пизди, что мало, ты сука с

Мутановым вась-вась, я знаю. Я всё знаю!

- Хуй с тобой, Булка, давай накуримся в двоих.

- Угу. И ещё с собой мне дашь! На вечер. Дядя сказал у тебя дохуя!

- Куда палить пойдем? На крышу может быть?

- Здеся курнемся, ща посмотришь, мусорам совсем не до нас станет.

Открыв по-шире окно Суюныча мы выкуриваем жирную, олимпий-

скую трубку. Я очень боюсь, что у меня развяжется язык, и я выло-

жу козлу Булгакову что-нибудь лишнее о себе. Поэтому стараюсь за-

бросать вопросами его самого.

Детская комната милиции. Специнтернат. Зона-малолетка. Раскрут-

ка. Еще раскрутка. Общий режим. Запалы. Раскрутка. Усиленный

режим. Впереди еще минимум пятёрка.

Вот и вся его биография. Жизни, кроме как в «системе МВД», не ви-

дел совсем. За то в системе как рыба в воде. Сдаёт ментов ментам!

А я рассказываю ему про волю. Про инофирмы и лекции в институ-

те, про бесшабашных инязовских девчонок и писателя Михаила Бул-

гакова. Олежка польщён тем, что его фамилия так знаменита. Кто

бы мог подумать! Просит найти по возможности книги Мастера.

Когда с него слетает весь шансонно-люмпенский налет, видно, что он

чем-то смахивает на меня своим распиздяйством, только ему не по-

везло родиться в семье профессора. Отца своего не видел не разу,

папа-невидимка, по его собственному выражению.

Я поднимаю купчик. Купчик это крепкий чай, но далеко не чи-

фир. Чифир это из разряда экспрессо. А купчик это приятно креп-

кий чай, от которого не тянет блевануть. Мы обмываем встречу и

64

удачу операции на химучастке.

Объявляют съём.

Когда мы выходим с Булкой из штаба, нам на встречу попадает уж

очень взъерошенный мастер химучастка.

- Как настроение, Бургут-ака?

Булгаков не скрывает торжества, Яхшимисиз, мастер-ака? Здоровья

из калай?

В отдалении за мастером величаво следует по-дзержински подтяну-

тая ледащая фигура Дяди.

65

5

Глава

Новый год

Завидую художникам. И не только за умение рисовать. У них есть

привилегия дать имя готовой картине. В моей голове беспокойным

роем носятся названия тысяч картин. Остаётся малое - нарисовать в-

сё это на холсте.

Бывают такие редкие счастливые моменты, когда во мраке тюрем-

ной камеры, сквозь храп соседей, смрад давно немытой плоти и

подвальной сырости, вдруг ярким лучом чистого света и радости

ворвётся отрывок из Гершвина, медузой проплывёт пятно картины

Сальвадора Дали или хрустально циничная мысль Оскара Уайльда.

Придёт откуда-то извне и осветит сознание неземными разводами

северного сияния. Приходит тихая радость, и тогда ясно понимаешь,

что свобода это не то, что можно заградить от тебя решётками, ко-

лючей проволокой и лаем собак. Они могут замуровать в подвале

этот мешок с костями, называемый моим телом, но им не дано вла-

сти, даже самому абсолютному диктатору, посадить на цепь мою

душу.

Это такая затёртая банальность, но что же тут сделаешь, если каж-

дое слово в ней - правда?

Не надо ничего бояться, друзья. Нет на этом свете ничего такого,

чтобы мы не смогли бы пережить. Тем более, мы единственный в

мире народ с пословицами типа: "От сумы, да от тюрьмы… "

В камере городского управления милиции, сокращённо ГУМ, где нас

держат втроём, вечный полумрак.

Вдобавок к этому у меня забрали очки (этот ужас вам сможет опи-

сать любой очкарик) и интерьер приобрёл мягкие серо-размытые

очертания.

Лампочка под самым потолком в глубокой нише в стене. Ниша за-

крыта пыльной, покрытой мёртвый паутиной решёткой. Лампочка

66

тускло светит двадцать четыре часа в сутки. Если вы в детстве игра-

ли по подвалам в казаков-разбойников, подвал ГУМа представить