Школа Стукачей

А через полчаса Бурята уже с почётом катили на его таратайке к Положенцу. Милостивейшему Сеты-ага.

Так начался самый массовый в истории папаской зоны бунт.

Толпа мужиков, по команде Бурята намертво отсекла штаб от зоны.

Васьки преградили вход в столовую – чтоб никто не соблазнился и не сорвал политическую голодовку.

Ментов запустили в зону только на просчёт. Чтобы не давать повода. Думаю, прапорам самим особенно то и не хотелось спускаться в те дни в зону.

Она радостно гудела как высоковольтный провод. Народ любит бунтануть время от времени. Особенно наш народ - с первого класса в школе учат о том, как прекрасна Революция.

Со всех сторон нашу крышу обдувает капризный степной ветер. Но он может действовать на нервы только на воле. В зоне ты понимаешь, что порывистый своенравный степной ветерок - это поэтическая ипостась свободы.

Бибиков разливает по кружкам портвейн Чашма.

«Мы как три мушкетёра, пацаны. Кругом война, стрельба, а мы спокойно завтракаем в Ла Рошели»

Вот ведь не знал, что Бибик знаком с творчеством Дюма-отца. Нашел блять Ла Рошель в наманганской области. Стебанашка. Я в детском саду играл в мушкетёров в последний раз. Теперь будем ждать, пока не придут гвардейцы кардинала и не пустят нас по кругу.

Глотнув вина и стянув с ног свои сапоги, память-о-родео-в-монтевидео, Булка тоже вступает в разговор. Видимо они что-то курнули у меня за спиной. Оба в каком-то около литературном настрое:

- Знаешь, а я дочитал Мастера. Булгакова. Вчера вечером закончил. Перед всей этой ебатнёй.

- И как? Вставило?

- Нуу. Как сказать... Нормально. Прикольно. Местами.

- А что тебе понравилось больше всего?

- Конечно же этот, Воланд грёбаный, что же ещё? Там местами муть какая-то про Пилата, дурку, ваще хрень.

- Какого ещё пилота? Что за книжка-та? - Бибик жарит пайку хлеба, воткнув в неё прут, тут же, на костре. Ну, неисправимый кулинар.

- Про Булгакова слыхала, бабуля?

- А ты, Олежка, я тебе так скажу. Ты, брат, пирог по краям объел, а серёдку-то, серёдку-то и выбросил. Про Пилата, про психбольницу не стал читать? Скучно? Понимаешь, Булка, так всю жизнь можно прожить и жрать одну манную кашу. И ничего, знаешь, живут. И желудок у них хорошо работает и сон нормальный. Но так за всю жизнь и не попробуют хорошего бифштекса с кровью. А знаешь, чтобы сделать королевский бифштекс, с целой коровы малюсенький кусок мяса выходит. И надо поработать зубами немного, что его прочувствовать. Это ведь не манка.

«Прикольно» написал а?

Он писал этот роман семь лет. Семь лет, понимаешь? В это время весь его мир вокруг обрушивался. Все его пьесы, что играли и в Москве и в Питере и в Киеве, всё запретили. Ни один рассказ не издавали. Элементарных денег не было. Жрать купить. Перечитай, как он меню ресторана Массолитского описывает - Москва и москвичи отдыхают. Слюнки текут это читать. А задуматься - так ведь он голодный может, сидел, когда писал строчки эти самые. Его в угол загнали. Он тогда самому Сталину письмо написал - или работу дайте или отпустите за бугор. Сталин помог во МХАТ пристроиться, да вот только его пьес играть так и не разрешил. Вот в жизни как бывает. Сталин. Да. Говорят - восточный деспот, сын грузинского сапожника. А он возьми-ка - то Пастернака тряханёт, то Горького, то Пильняка или Мейерхольда какого. Сапожник, а вот понимал какая власть у писателя над массами-то.

- Да какая там власть? Это же каким упоротым надо быть - семь лет одну книжку писать?

- Действительно, Бибик, каким надо быть упёртым. И не только что семь лет писал. Он писал о Христе, Пилате и Воланде. Писал в стране, где признать себя верующим было бы как встать на братвинском сходняке и признаться, что стучишь в оперчасть. Не поймёт ведь никто. Или писать про жизнь евреев, когда живёшь в гитлеровской Германии. Он писал Мастера и Маргариту семь долгих, тяжёлых лет, наполненных болью от пощёчин критиков, которые написали около четырёхсот разгромных статей о его творчестве и только три хвалебные. Там место есть в книге, где Мастер говорит, «Эх жаль трамваем зарезало Берлиоза, а не критика Латунского». Мастер пишет, размазывая по бумаге своё сердце. А потом приходит критик Латунский, который всё на свете знает, и говорит, э брат, да у тебя в пятой строчке сверху дательный падеж вместо родительного. Нехорошо, стараться надо. Работать над собой.

А потом довольный своим вкладом, идёт жрать биточки и стерлядь в ресторан дома литераторов. Он ведь тоже, бляха, литератор, Латунский-то.

Вот так, Бибик, на редкость надо быть ебанутым, чтобы писать семь лет книгу, которую только что и сможешь это прочесть в узком кругу друзей, а потом в стол её, на долгие годы.

Мастера и Маргариту издали в первый раз через двадцать лет после смерти Булгакова. А он семь лет писал её несмотря не на что. Конечно же, он не был нормальным человеком. Но знаешь, я бы все отдал, чтобы таким вот упоротым быть, как он.