Школа ужасов

Чаз не сводил глаз с кассеты. Он так и не ответил инспектору.

— Нет, я не думаю, что это ты издевался над Гарри Морантом, — задумчиво продолжал Линли. — Гарри Морант не это имел в виду, когда назвал твое имя. — Он взял кассету и принялся вертеть ее в руках.

Юноша, продолжая следить за ним, прикусил верхнюю губу, но тут же расслабился. Если бы Линли не столь пристально наблюдал за ним, он бы упустил эту реакцию.

— Думаю, Гарри слишком запуган, он не смеет назвать мне то имя. После всего, что он пережил, после того, что случилось с Мэттью, он не доверится никому из нас, сколько бы я ни пытался убедить его, что мы сумеем его защитить. Он живет под страшной угрозой, к тому же Гарри, вероятно, все еще пытается соблюсти бредгарианский кодекс чести. Не доносить на товарища. Ты сам знаешь. Однако, несмотря на весь свой страх, Морант чувствовал себя обязанным дать нам хоть какой-то ключ, помочь найти убийцу Мэттью. Только так он может хоть отчасти снять с себя ответственность, поскольку в этой смерти он больше всего винит самого себя. Вот почему он принес нам его носок. А потом, когда мы поднялись в комнату над сушильней в «Калхас-хаусе», он произнес твое имя. Как ты думаешь, — теперь Линли аккуратно положил кассету на стол перед Чазом, — почему он назвал тебя?

Чаз проследил взглядом за кассетой, затем снова повернулся лицом к Линли, молча открыл ящик стола и из-под самой глубины, из стопки бумаг и блокнотов извлек другую кассету, протянул ее инспектору. Юноша так ничего и не сказал, но в словах не было надобности, душевная борьба и без того слишком ясно отражалась на его лице. Линли было знакомо это выражение лица. Ему доводилось видеть его — в Итоне, семнадцать лет назад. Он получил тогда уже два предупреждения за пьянство и знал, что если в третий раз попадется в пьяном виде, его выгонят. Линли намеренно принес в свою комнату бутылку джина — именно джина, поскольку джин казался хуже всех прочих спиртных напитков, джин представлялся ему доказательством окончательного падения и позора. Он выпил почти полбутылки. Он хотел, чтобы его исключили, он всеми силами добивался исключения, он не мог больше оставаться в Итоне вдали от матери, брата и сестры, когда отец умирал. Вернуться домой он мог только таким способом, и ему было наплевать, как исключение подействует на его родных, насколько оно увеличит и без того тяжкий груз их переживаний. Линли напился и ждал последствий однако первым наткнулся на него не заведующий пансионом, а Джон Корнтел. Тогда-то он и увидел это тревожное, растерянное выражение лица: Джон Корнтел пытался понять, как он должен поступить при виде своего товарища, валяющегося в пьяном полусне на кровати. Следуя уставу школы, ему следовало привести заведующего. Любое другое решение ставило под удар его самого. В блаженном пьяном оцепенении Линли дожидался того поступка Корнтела, который должен был испортить ему жизнь. И вот, к его удовлетворению, Корнтел вышел из комнаты, однако вернулся он в сопровождении Сент-Джеймса, а отнюдь не учителя. Вдвоем они сумели спрятать бутылку, прикрыли Линли и спасли его от исключения.

Мы все живем по писаным и неписаным правилам, напомнил себе Линли. Мы называем их моралью, правилами поведения, ценностями, этикой и считаем их врожденными, наследственными своими качествами, хотя на самом деле это лишь кодекс поведения, воспитанный в нас обществом и средой, и наступает время, когда надо действовать вопреки ему, восстать против условностей, ибо иначе жить невозможно.

— Речь идет не о курении на колокольне, Чаз, — настаивал Линли, — не о списывании на экзамене, не о том, что кто-то позаимствовал чей-то свитер. Речь идет о насилии, об истязаниях и убийстве.

Чаз низко опустил голову, нервно потирая лоб. Кожа его сейчас цветом напоминала засохшую замазку, все тело сотрясала дрожь, он плотно сжимал ноги, словно пытаясь удержать в своем организме тепло, жизнь.

— Клив Причард, — пробормотал он. Линли знал, чего стоили ему эти слова.

Сержант Хейверс, не говоря ни слова, раскрыла блокнот и извлекла из кармана куртки карандаш. Линли остался стоять возле книжных полок. Над плечом Чаза он видел уголок окна, утреннее небо, ослепительно яркие облака.

— Расскажи все подробно, — попросил он.

— В субботу вечером, три недели назад, Мэтт Уотли принес мне эту кассету. Включил и попросил меня прослушать.

— Почему он не пошел прямо к мистеру Локвуду?

— Потому же, почему и я не пошел: он не хотел навлекать на Клива неприятности, он добивался одного: чтобы Клив оставил Гарри Моранта и всех остальных в покое. Мэтт был славным парнишкой. Он хотел, чтобы всем было хорошо.

— Клив знал, что пленка у тебя?