«Школа волшебства» и другие истории

– Ага! – воскликнул он, увидев путешественника. – Да тут, без сомнения, гость пожаловал. Хотя никакого проку мне от этого не будет, я всё же хотел бы знать, с кем имею честь познакомиться.

– Ступс, – с лёгким поклоном отрекомендовался учёный. – Станислаус Ступс, шутковед и чепухолог, занимаюсь важными научными исследованиями.

– Какая жалость! – ответил странный малый и подпрыгнул, отчего все его бубенчики дружно зазвенели. – Меня зовут Низельприм, однако не стоит труда, сударь, пытаться это запомнить.

– А что же, простите, достойно жалости? – поинтересовался Ступс. – И почему не стоит труда?

– Ох, бессмысленно объяснять вам это, любезный, потому что вы всё равно не удержите всех объяснений в голове.

– Уверяю вас, – возразил Ступс, – память у меня довольно хорошая.

– Однако здесь она вам не поможет. – Низельприм уныло покачал головой. – Дело не в вашей памяти – дело во мне.

У Ступса возникло ощущение, что он явился сюда совершенно некстати, и поэтому со свойственной ему учтивостью он произнёс:

– Нижайше прошу прощения, если я вас побеспокоил, господин Низельприм. Может быть, я загляну к вам в другой раз, когда вам позволит время…

– Нет-нет, ради всего святого! – смущённо пробормотал Низельприм. – Входите, пожалуйста… даже если это совершенно бесполезно.

Ступс проследовал за хозяином в убогую хижину. В ней была одна-единственная комната; скудную мебель, видно, сколотили из трухлявых досок – из обломков кораблей, прибитых волнами к берегу, – а вместо посуды в ход пошли ржавые жестянки. Как ни странно, стол был накрыт на две персоны.

Низельприм предложил Ступсу занять место за столом. Непрестанно вздыхая, он из маленького бочонка наполнил до краёв два самодельных бокала.

– Это ром, что остался после кораблекрушения, – пояснил он. – Пейте, пожалуйста, он всё равно долго не протянет.

– Так вы ждали меня? – спросил Ступс. Отчаяние хозяина дома так и бросалось в глаза, вызывая у гостя искреннее сочувствие.

– Увы, нет, – жалобно ответил тот. – Вторая жестянка предназначалась моему брату Назелькюсу. Но я хлопочу напрасно, поскольку Назелькюс вообще ничего обо мне не знает. Он позабыл меня, как забывает каждый. Такова моя участь. – Казалось, у Низельприма вот-вот потекут слёзы.

– Искренне сожалею, – пробормотал Ступс и отхлебнул немного рома. – Я едва могу представить себе, что вас можно забыть, ведь у вас поистине незабываемый вид.

Низельприм горестно кивнул:

– Да, я действительно изо всех сил стараюсь произвести впечатление. Это платье с колокольчиками я ношу вовсе не потому, что оно мне нравится, а чтобы остаться хоть у кого-нибудь в памяти. Но я знаю, что это пустые надежды, что всё напрасно. Эта способность – способность запоминаться, – которой обладает всякий человек и ничуть ей не удивляется, у меня, знаете ли, отсутствует. И так было всегда. И вы, сударь, тоже будете помнить обо мне лишь до тех пор, пока видите перед глазами. В тот самый миг, когда мы с вами расстанемся, вы забудете меня раз и навсегда. Вы забудете меня так, словно мы с вами никогда и не встречались. Можете ли вы представить себе, каково мне жить с таким грузом? Вы видите перед собой несчастнейшее существо!

Он громко всхлипнул и залпом осушил свою жестянку.

– Речь, вероятно, идёт о какой-то болезни? – полюбопытствовал Ступс и осторожно отхлебнул из своей.

Низельприм заново наполнил свой бокал.

– Однажды в молодости я побывал у врача, потому что сказал себе: «Низельприм, тебе явно чего-то недостает! Тебе не хватает того, чем могут похвастаться все остальные, а именно умения оставаться в памяти других людей». Я подробно описал доктору свой недуг. Он внимательно выслушал меня и сказал, что ему-де нужно поразмышлять над этой проблемой.

Низельприм опять залпом выпил ром.

– Ну и?.. – осторожно спросил Ступс.

– Продолжения не последовало, – ответил Низельприм и утёр навернувшиеся на глаза слёзы. – Едва я вышел из кабинета, как врач, естественно, тут же меня позабыл, и ему не над чем уже было размышлять. Спустя некоторое время я даже написал ему письмо, но от этого, разумеется, ничего не изменилось, потому что врач не мог вспомнить того человека, который побывал у него на приёме и звался Низельпримом.

– Действительно, дело запутанное, – согласился Ступс. – Стало быть, если вы, к примеру, выйдете сейчас из комнаты, то я подумаю, что всё время находился здесь один?

– Совершенно верно, – вздохнул Низельприм. Он отжал в бокал кончики усов, намокшие от слёз. – Однако не поймите меня, сударь, превратно. Пла́чу я не по этой причине. Я пла́чу из-за своего любимого брата, которого мне не суждено прижать к груди и расцеловать – никогда-никогда-никогда. Это злой рок.

– Ах, ну да, правильно, – спохватился Ступс. – Вы ведь, собственно, поджидали своего брата. Почему же он не пришёл?

– Он никогда не приходит, – снова принялся сетовать Низельприм. – То есть он, возможно, всё же когда-нибудь придёт, возможно, он даже уже здесь, но мне от этого не легче. Это ужасно, просто ужасно!