Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)

С другой стороны, я понимал, что по интонации сказанного она меня вроде как хвалила, жалела и одобряла мой поступок. Но… в какой форме!? Меня, знаменосца школы, ее гордость, чья фотография не сходила со всевозможных досок почета и чья фамилия произносилась на каждом собрании и линейке только в положительном смысле… За что?..

Мы, как всегда, взяли на смотре первое место, потом победили в городе и в области. На моем выздоровлении это почти не сказалось – всего лишь добавило еще неделю постельного режима.

Прошло четыре года.

В десятом классе мы с парнями из параллельного, наслушавшись красивых слов офицеров военкомата, в большинстве своем решили поступать в военные училища. Две недели (неслыханное дело!) мы не учились, ходили по району и собирали различные документы для поступления. По коридорам школы мы бродили, не раздеваясь и не снимая шапок (высшая наглость!), заходили прямо посреди урока в классы и даже (о, ужас!) в кабинет директора и требовали внимания, подписей, слов утешения, пожеланий бодрости и отличной службы.

Хоть бы кто-нибудь из вчера еще строгих, придирчивых и непреклонных учителей сделал нам замечание?! Наоборот, нас встречали и провожали громкими возгласами и восторженными взглядами! А как смотрели на нас – будущих защитников – одноклассницы! Уже ради этого стоило затевать эту бодягу.

Увы, меня, в отличие от других парней, не пропустила вторая медкомиссия областного военкомата. Все мои сверстники благополучно прошли через все рогатки, отдали в военкомат документы и стали ждать летнего вызова на экзамены.

Но все когда-нибудь заканчивается, чтобы на следующий день вернуть нас к суровым будням. Вдруг выяснилось, что завтра же, в первый день учебы после своеобразных каникул нулевым уроком должен был пройти Ленинский зачет. А проще говоря, наша Шприц должна была опрашивать нас на тему ленинских работ. Мой одноклассник Сергей, собиравший документы в танковое училище, парень простой и без затей, отличавшийся тем, что любил отрабатывать удары на салагах из младших классов, спросил:

– Витек, а ты готовился к Ленинскому зачету?

– Ты че, когда? Мы же вместе таскались за справками, – бодро ответил я, хотя, подними меня ночью, и я мог ответить на любые вопросы по ленинским темам, поскольку учил их раньше. Мне это нравилось, и диамат с истматом отвечали мне взаимностью.

– Ага, ты-то все равно ответишь на зачете. А вот я поплыву, – уныло заявил он.

– Я не знаю как ты, но завтра я на зачет не приду. На историю первым уроком – само собой. А вот на зачет – нет, поскольку не готов.

– Ты серьезно? – Он посмотрел на меня с сомнением. – Да ты че, это же двойка за зачет – и кранты. Это же плохая характеристика, а в институт как поступать, да в то же училище? Не-е, ты подумай. Я хоть не учил, но все равно приду.

Весь его вид показывал, что он-то не дурак и подставляться под праведный гнев исторички, а заодно и комсомольской общественности не будет. Но что бы он ни говорил, какие бы доводы ни приводил, его выдавали глаза. Там стоял страх. Страх выделиться из толпы, пусть лучше со слабенькой троечкой, но зато быть в серединочке других посредственностей и слабаков, которым, хоть тресни, философия работ Ленина не давалась.

– Дело твое, – закончил я разговор. – Как хочешь, а я не приду. Скажу, чтобы она назначила другое время, и потом сдам.

Все получилось так, как я и предвидел. В 8.25 утра я подошел к кабинету истории, надеясь, что все-таки перерыв между зачетом и уроком будет. Но, видимо, не все шло по плану нашей учительницы: из-за двери неслись ее громкие возгласы. Ровно в 8.30 я недрогнувшей рукой открыл дверь, сказал: «Здравствуйте!» и прошел к своему месту. Весь класс был в сборе. И тем явственнее я ощутил гробовую и волнительную тишину. Я раскладывал учебник и тетрадь и не смотрел на Викторию. Потом пацаны мне рассказали, как у нее остановился взгляд, потом немного отвисла челюсть и очень медленно она сняла свои очки.

– Виктор, почему ты не пришел на зачет? – Тихий голос Шприца прозвучал неестественно громко.

Я как можно спокойнее объяснил причину своей неготовности и предложил через неделю сдать ей работы, поскольку изучение работ вождя революции требует времени и концентрации. Но, видимо, мое хладнокровие еще больше завело ее. Дальше последовала истерика:

– А почему твои товарищи, с кем ты ходил и собирал документы, пришли на зачет? Да кто ты такой, чтобы самому решать, когда сдавать ленинские работы? Я ставлю тебе два! Позор тебе, общественник! Я подпорчу тебе характеристику, ты у меня не поступишь в институт! Я еще подниму вопрос на партбюро о твоем поведении и твоем членстве в комсомоле!!! Я хотела помочь тебе с институтом, но после этого – ни за что! Вот помогу Кайгородскому и Рязанцевой. А тебе – нет, нет, нет! Ты слышишь?