Школа жизни. Честная книга: любовь — друзья — учителя — жесть

Раз в полтора месяца каждый класс, начиная с пятого, дежурил неделю по столовой. Там приходилось делать все: от самой приятной работы – хлеборезом – до мытья посуды. Очень много посуды. Меня часто ставили хлеборезом: я умел ровно половинить буханку, а потом каждую половину разделить на восемь равных кусков. Вася Климов с клинообразной, вечно стриженной головой (мы все там часто ходили стриженными наголо, чтоб вши не заводились) под общее восхищение колол об свою макушку крупную картошку – пополам! А парикмахеры обычно появлялись неожиданно, и всегда на вечерней подготовке, чтоб никто не сбежал. Дверь запиралась, и, пока карнали первого несчастного, мы судорожно чесали головы гребнями, выхватывая их друг у друга, чтоб доказать, что у нас вшей нету. Но гниды-то все равно оставались. Коля Конев вычесал однажды сто двадцать пять вшей, мы считали, пока его не увели под наши восторженные возгласы. Такой рекорд и слава! Коля остался навеки в нашей памяти, многое уж забылось, а это нет.

По воскресеньям нас строем водили в кинотеатр. Я до сих пор не люблю смотреть кино в кинотеатрах, в темных залах, хотя сам много лет работал киномехаником, в том числе и в том самом кинотеатре. Я не любил то удручающее состояние, когда выходишь на улицу из темного зала, где два часа был в каком-то другом, ярком, захватывающем, нездешнем мире, а этот, реальный, сильно проигрывает киношному. Я и сейчас иногда испытываю нечто похожее: по сравнению с кино мир статичен, малоподвижен. Я сейчас понимаю, что это хорошо. Но хорошо, когда ты свободен, а тогда было только плохо, потому как тянулось долго. Тогда, в школе-интернате.

До интерната мир был лучше кино. Выходя после фильма из деревенского клуба, мы возвращались к жизни счастливой: стоял родительский дом, падал снег или солнце светило, все было хорошо! Паслись овцы, шли коровы, текла река, в реке – рыба, дома ждали родители, бабушка с дедом, в печке – каша, стояла школа с первой учительницей, доброй Галиной Васильевной, за деревней – бор с грибами и ягодами. И уже никогда не вернуться в тот красочный, полный жизни мир детства…

Недавно был в Тотьме, зашел в интернат – там сейчас сельскохозяйственный лицей. Ком к горлу. Батареи под окнами всё те же, мы около них вечерами грелись, паренцу жевали. Напротив кабинета директора – глазам не поверил – так и висит картина «Утро в сосновом бору». Я даже невольно проверил: не там ли моя записка? В конце коридора к столовой все такая же узкая дверь, но новая. Добрый охранник, выслушав про мою здесь учебу когда-то и про коридор этот, сказал, что сейчас в столовую можно зайти с улицы и пообедать недорого. Да только вот есть расхотелось…

Юрий Лукин Про физику и многое другое…

От слова «косинус» во мне тоска и трепет, как от всего, что не вмещает разум. Из теорем помню лишь про квадрат гипотенузы, да и то благодаря анекдоту про Пифагора. Но физика…

У физики был шанс стать одним из любимейших моих школьных предметов, когда я впервые увидел Его.

Какой размашистой энергичной походной Он вошел в наш класс Кушвинской средней школы № 3, что в Свердловской области, с какими интонациями гулкого бархатистого голоса объявил физику важнейшей из наук!

Каждый Его урок был потрясающим спектаклем, где все крутилось, вертелось и даже закручивалось вокруг Него – худощавого и нескладного двадцатидвухлетнего выпускника Нижнетагильского пединститута, с горящим взором подвижника и сеятеля Доброго и Вечного на ниве народного просвещения!

Он неизменно начинал с фразы: «На все, что происходит в жизни, физика задает вопрос: “А почему?!” При этом дугой оттопыривал указательный палец, подносил его к правой щеке и, вывернув руку кругообразным движением, с силой втыкал в ближайшую горизонтальную поверхность – чаще всего в столешницу второй парты среднего ряда, отчего Ленька Большаков сперва вздрагивал, а потом целый месяц таскал с собой стыренную у младшеклассников чернильницу-непроливашку, и – что самое удивительное! – сумел-таки однажды подловить физика. Физик, кстати, на наш взгляд, повел себя не совсем адекватно: всего лишь удивился, обнаружив на пальце нечто, вернул чернильницу Леньке и протер палец носовым платком, не переставая интригующим, как у Пуаро Агаты Кристи, голосом рассказывать историю про буравчик.

После первой четверти он уволился по собственному желанию. Естественно, обстоятельства, мотивирующие это желание, мне неизвестны, но подозреваю, что таковое было прямым следствием фатальной ошибки: представляясь традиционным «Здравствуйте, дети! Я ваш новый учитель физики, а зовут меня…», помимо имени-отчества, он назвал свою фамилию: Вовкотруб. Имя-отчество из моей памяти стерлись, а то, как эта фамилия пишется, я узнал много позже. Думаю, некоторые из моих одноклассников по-прежнему воспринимают ее только по звучанию.

* * *