Школа жизни. Честная книга: любовь — друзья — учителя — жесть

В первом я описывал, как я вернусь в Ульяновск через двадцать лет, в году так 1985-м. Танковое училище, вследствие всеобщего разоружения, превращалось в строительный институт, родной радиоламповый завод в завод телевизионный, а через Волгу бегало судно на воздушной полушке «Луна».

Последнее «свободное» сочинение писалось на выпускном экзамене. Тема его была серьезная: «Коммунизм и труд неотделимы».

И тут я позволил себе пофилософствовать: «Так как коммунизм и труд действительно неотделимы, то все, кто трудятся, строят коммунизм, в том числе пьяницы».

Сочинение мне потом показали. Фраза про пьяницу была подчеркнута красным, но оценка не снижена. Может, потому что учительница по литературе у нас была особенная.

Зоя Федоровна и Борис Иосифович

Литераторшу звали Зоя Федоровна. Она на уроке курила в форточку папиросы, наизусть читала весь урок Маяковского, ставила с нами пьесу Киршона «Сплав» и проводила что-то вроде кружка по поэзии Вознесенского.

На кружок пришло человек семь – восемь, в основном сложившаяся к тому времени моя компания. Обсуждали «Треугольную грушу». Я возмущался: «Не бывает треугольных груш!», – а Зоя Федоровна сравнивала Вознесенского с Маяковским.

Второго заседания почему-то не было.

От Зои Федоровны мы узнали про «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. Мне журнал «Новый мир» попал на пару дней, и я его читал на всех уроках подряд, держа на коленях под крышкой парты. А мой друг Гена уверяет, что ему журнал давала читать сама Зоя Федоровна.

«Один день Ивана Денисовича» мне, кстати, тогда не понравился.

Еще одним ни на кого не похожим учителем был математик Борис Иосифович. Худощавый человек с морщинистым лицом, в очках, с внимательными глазами.

Уроки Бориса Иосифовича проходили обычно так: у доски кто-то из лучших учеников решает какую-нибудь заковыристую задачу, а Борис Иосифович комментирует процесс решения, отпуская ехидные замечания. Мы сидим как мыши: одни из нас пытаются все-таки понять разворачивающиеся на доске математические события, другие пребывают в тихом ступоре.

Заводить Бориса Иосифовича никто не решался. Однажды, когда кто-то с галерки повел себя неподобающим образом, Иосифович запустил в него здоровенным учительским треугольником. Треугольник, пролетев, медленно вращаясь, над нашими головами, с грохотом врезался в заднюю стену кабинета.

А еще Борис Иосифович по-особенному ставил оценки. У него была собственная авторская шестибальная система: кроме пятерок, четверок, троек, двоек и единиц, ставился еще ноль («картошка»). При этом оценки обязательно комментировались: «гениально», «замечательно», «кошмар», «позор» и т. д. Самое удивительное, что мы ему все прощали, вслушивались в его неожиданные суждения и даже гордились необычными «рецензиями».

Позже мы узнали судьбу Бориса Иосифовича: детство на КВЖД в Харбине, юность в Ленинградском университете, арест 1939 года, лагерь, лесоповал, реабилитация, обучение на заочном физмате, учительство в нашей школе.

От Бориса Иосифовича мы узнали о существовании Марины Цветаевой и Осипа Мандельштама, об экологической проблеме и много еще чего, что делало мир сложным и ярким.

Три библиотеки

В школьные годы у меня были три библиотеки: городская, школьная и Дома учителя.

Городская располагалась в здании бывшего Дворянского собрания. В библиотеке был прямой доступ к книгам – в анфиладе небольших комнат на высоченных, почти до потолка, полках. Но «самое сладкое» было в конце анфилады, у стенки последней комнаты. Здесь на нижней полке лежали россыпью только что возвращенные читателями книги и журналы. И среди них: «На краю Ойкумены» И. Ефремова, «Страна багровых туч», «Даурия», вызывающие холодный ужас воспоминания детей, выживших в фашистском концлагере, и книжка про то, «как наши брали рейхстаг».

От библиотеки до дома было пятнадцать минут ходьбы, и это казалось слишком долго. Если было лето, а в городскую библиотеку я ходил в основном летом, я добирался до ближайшего сквера (им был садик с памятником Карлу Марксу, созданным, как нам объясняли в школе, знаменитым скульптором С. Меркуровым), ложился на траву и прочитывал первую страницу – остальное было на потом, дома.

Школьная библиотека находилась на втором этаже, в узком коридорчике, заканчивающимся тупиком. В ней было тесно и при входе стояли полки с научными и ненаучными журналами. В школьной библиотеке я брал журналы «Знание-сила», «Техника молодежи» и почему-то менее любимый мной «Юный техник». Журналы приходили в мои руки в обратном порядке: сначала за последний 1962 год, потом за 1961-й, 1960-й, 1959-й и так до самых ранних, располагавшихся на верхних, под самым потолком, полках.