Школьные дни Иисуса

– Да как сказать. – Он поворачивается к Инес. – Если Академия Танца закроется навсегда, Инес, и если Давида не примут в Академию Пения, что скорее всего, и если государственные школы не годятся, что тогда прикажешь с ним делать? Где ему получать образование?

Прежде чем Инес успевает ответить, Альма возвращается с мальчиком, в руках у него потрепанная фанерная коробка.

– Альма говорит, мне можно их забрать, – объявляет он.

– Это марионетки, – говорит Альма. – Нам они ни к чему, и я подумала, что Давид может запросто их взять.

– Конечно, – говорит Консуэло. – Надеюсь, играть с ними тебе понравится.

Инес не дает сбить себя с толку.

– Где Давид будет получать образование? Я тебе говорила. Мы наймем частного педагога, кого-то с приличествующей квалификацией и настоящим дипломом, такого, у кого нет завиральных фантазий о том, откуда берутся дети или как детский ум работает, такого, кто сядет с Давидом и пройдет программу нормальной школы и поможет ему обрести почву под ногами, которую он утратил. Вот что, по моему мнению, нам нужно сделать.

– Что скажешь, Давид? – говорит он, Симон. – Наймем тебе частного учителя?

Давид усаживается, коробку кладет себе на колени.

– Я хочу к сеньору Арройо, – говорит он.

– К сеньору Арройо ты хочешь только потому, что можешь помыкать им, как тебе нравится, – говорит Инес.

– Если вы меня отдадите в другую школу, я сбегу.

– Никуда мы тебя не отдадим. Мы наймем учителя, который будет учить тебя на дому.

– Я хочу к сеньору Арройо. Сеньор Арройо знает, кто я. А вы не знаете, кто я.

Инес фыркает от отчаяния. И хотя сердце его к этому не лежит, он, Симон, вызывает огонь на себя.

– Не важно, насколько мы особенные, Давид, есть вещи, которые всем нам необходимо сесть и выучить. Нам необходимо уметь читать – и речь не об одной книге, – иначе мы не будем знать, что делается в мире. Нам необходимо уметь складывать, иначе мы не сможем обращаться с деньгами. Думаю, также Инес имеет в виду – поправь меня, если я не прав, Инес, – что нам всем необходимо приобрести хорошие привычки – самодисциплину и уважение к чужому мнению, например.

– Я знаю, что в мире делается, – говорит мальчик. – Это ты не знаешь, что в мире делается.

– Что же делается в мире, Давид? – спрашивает Альма. – Мы совершенно отрезаны от мира – здесь у нас, на ферме. Расскажешь?

Мальчик откладывает в сторону ящик с марионетками, подходит к Альме, долго что-то шепчет ей на ухо.

– Что он сказал, Альма? – спрашивает Консуэло.

– Кажется, я не могу сказать. Только Давид может.

– Расскажешь нам, Давид? – спрашивает Консуэло.

Мальчик решительно качает головой.

– Тогда на том и порешим, – говорит Консуэло. – Спасибо, Инес, спасибо, Симон, за ваш совет касательно сеньора Арройо и его Академии. Если решите нанять учителя сыну, я уверена, мы сможем помочь с оплатой.

Они собираются уходить, и Консуэло отводит его в сторону.

– Необходимо приструнить мальчика, Симон, – говорит она вполголоса. – Ради его же блага. Вы понимаете, о чем я?

– Понимаю. Поверьте, в нем есть и другая сторона. Он не всегда такой самонадеянный. И у него славное сердце.

– Какое облегчение, – говорит Консуэло. – Теперь вам пора.

Пробиться в Академию – или бывшую Академию – оказывается делом небыстрым. Он звонит в колокольчик, ждет, звонит еще раз, и еще, и еще, затем принимается стучать – сперва костяшками пальцев, но потом и каблуком ботинка. Наконец он слышит какую-то возню внутри. Ключ поворачивается в замке, дверь открывает Алеша, вид у него растрепанный, будто его только что разбудили, хотя уже давно миновал полдень.

– Добрый день, Алеша, помните меня? Отец Давида. Как вы? Маэстро дома?

– Сеньор Арройо – в музыке. Если хотите его видеть, придется подождать. Вероятно, долго.

Студия, где преподавала Ана Магдалена, пуста. Кедровый пол, который когда-то полировали юные стопы в бальных туфлях, утратил блеск.

– Я подожду, – говорит он. – Мое время не имеет значения. – Он идет за Алешей в трапезную и усаживается за один из длинных столов.

– Чаю? – спрашивает Алеша.

– Не отказался б.

До него долетают тихие фортепианные переливы. Музыка затихает, возобновляется, вновь затихает.

– Говорят, сеньор Арройо хотел бы открыть Академию заново, – говорит он, – и что вы, возможно, тоже будете немного преподавать.

– Я буду преподавать блок-флейту и вести младший танцевальный класс. Таков план. Если мы откроемся заново.

– То есть танцевальные классы все же останутся. Я так понял, что Академия сделается в чистом виде музыкальной. Академией исключительно музыки.

– За музыкой всегда есть танец. Если слушать внимательно, если отдаваться музыке, душа внутри нас начинает танцевать. Это один из краеугольных камней философии сеньора Арройо.

– И вы этой философии верите?

– Да, верю.