Школьные годы (в современной орфографии)

Подъем польского элемента в университете с 1861 года стал особенно заметен благодаря тому, что как раз в это время была отменена студентская форма. Явились тотчас национальные костюмы, под которыми отличать поляка от малоросса было гораздо легче, чем под форменными сюртуками. Вид аудиторий и коридоров совершенно изменился. Прежде, между студентами, бросались в глаза молодые люди достаточных семейств, одевавшиеся у лучшего городского портного, умевшие в своей форменной одежде обнаружить щегольство и претензии на светскость. Поляки, сыновья богатых местных помещиков, особенно старались отличаться аристократическою внешностью и манерами. С отменою формы все эти господа куда-то исчезли. Отчасти их унесли быстро назревавшие в Варшаве события, так как большинству из них предстояло играть видную роль в предстоявшей, по существу своему чисто аристократической революции; отчасти, может быть, они были запуганы преобладающей массой серых и рыжих свиток, чамарок, смазных сапогов и лохматых голов, наполнивших аудитории вслед за отменой формы. Университет демократизировался как бы по мановению волшебного жезла – и не по одному только внешнему виду. В польской партии, державшейся до сих нор неизменно самых непримиримых шляхетских тенденций, обнаружилось замечательное явление: горсть молодежи, сблизившись с украинофилами, сумела отрешиться от этих тенденций и выступила с радикально-демократической программой, оскорбившей самым чувствительным образом старую польскую партию. Во главе отщепенцев стоял студент Рыльский, очень энергическая и интересная личность, одна из тех личностей, которые как будто нарочно созданы для того, чтоб вобрать в себя что-то новое, еще незаметное для других, и дать ему форму. Не знаю, какая судьба постигла впоследствии этого замечательного человека – говорили, что он принял православие и женился на простой казачке,– но роль его в киевском университете в 1861-63 гг. была очень влиятельная: он как-бы продолжал дело, похищенное из рук Пирогова. Ненависть к нему поляков была беспредельная; рассказывали, что его хотели убить. Энергия, с какой он изобличал шляхетскую подкладку зачинавшегося движения, без сомнения не мало содействовала тому, что с 1861 года взаимные отношения поляков и русских в стенах университета приняли чрезвычайно острый характер. Дело доходило до угроз варфоломеевской ночью, и я помню, что мы одно время принимали серьезные меры предосторожности, собирались на ночь большими группами, и баррикадировали двери и окна… В аудиториях, в сборной и читальной залах, поляки и русские держались, как два враждующие лагеря; готовилась борьба за обладание университетом, противники косились друг на друга, выжидая событий…

С конца 1862 года университет стал быстро пустеть. Еще раньше, по-одиночке, поляки начали куда-то исчезать; перед зимними каникулами дезертирство усилилось, а после нового года большинство поляков не возвратилось. Рыльский и украинофилы, оставшись на покинутых позициях, торжествовали.

Близ здания университета находился большой, известный всему городу манеж ветерана старых польских войск, Ольшанского. Если не ошибаюсь, он преподавал верховую езду казеннокоштным студентам-медикам, готовившимся на должности военных врачей.

Он был любимцем польской аристократической молодежи, сходившей с ума от его старо-уланских, длинных белых усов и восторженных рассказов о восстании 1830 года. В конце апреля, или в начале мая, в чудную весеннюю ночь, небольшие группы всадников выехали одни за другими из ворот манежа и направились мимо университета на житомирское шоссе. За Триумфальными воротами всадники остановились, поджидая товарищей и строясь в походную конную колонну. Это были запоздалые жертвы польской идеи, юноши и мальчики, студенты и гимназисты, сформировавшие единственную, целиком выступившую из Киева конную банду.

В доме моего отца стояли на постое драгуны. На рассвете я услышал, что они седлают коней. Затем их серые силуэты, в походной форме, тихо промелькнули мимо моих окон. Я оделся, вышел на улицу и узнал, что ночью выступила из города банда, и что эскадрон драгун и казачья сотня пущены вслед за ней. Я бегом вернулся домой, велел закладывать лошадей, и полчаса спустя догнал наш отряд.

В 14 верстах от города, у д. Борщаговки, банда была настигнута. Казаки обскакали ее с двух сторон, драгуны завязали перестрелку. Минут двадцать пули свистали, ломая пушистые ветви ив; затем импровизированные польские кавалеристы стали поодиночке прорываться сквозь казачью цепь. Крестьяне собрались со всех сторон ловить их. Один драгун и двое казаков были убиты; их потом с печальною торжественностью похоронили в Киеве.

Я в эти дни сдавал свои последние университетские экзамены. Школьные года кончились…

В. Авсеенко. «Исторический вестник», № 4, 1881