Школьные годы (в современной орфографии)

Я был еще в гимназии, когда его перевели из Одессы в Киев, попечителем учебного округа. Дать ход человеку такой глубокой образованности, таких свежих и гуманных взглядов, казалось очень серьезной мерой. Я думаю, что это была лишь полумера. Пирогов до такой степени не походил ни на официальных педагогов, ни на иерархов учебной и иной администрации, с которых крымская война сорвала маски, что его надо было или вовсе не трогать, или дать ему назначение в Петербурге, где его деятельностью обозначился бы полный перелом во взглядах на учебное дело, где он служил бы точкою исхода нового движения. В провинции деятельность его получила очень ограниченное значение. Он отличался от других попечителей, но именно потому что он действовал в Одессе, или в Киеве, никто из этих других попечителей не считал возможным подражать ему. На него так и взглянули – как на нечто исключительное, и разве что любопытное, но не более.

Появление Николая Ивановича в Киеве было сигналом борьбы новых идей со старым режимом, поколебленным, но еще не снесенным крымскою войною. С дымящихся развалин Севастополя он нес с собою тот новый дух, который так оживил русское общество в конце 50-х годов;– дух реформы, гуманности, культурности. Мы в нем встречали «нового человека», глубоко-образованного, ненавидящего рутину, преданного смыслу, а не форме, человека, который на своем важном посте не хотел быть сановником, не хотел обращать внимания на обязательный ритуал, хотел делать только одно настоящее дело, делать его по убеждению, от сердца, как у нас делают только одни личные дела. Помню, как всех поражала его простота обращения, его неограниченная доступность, его совсем не официальная манера держать себя с генерал-губернатором, его привычка являться в университет в пальто с заложенными в рукава руками… Мы тотчас поняли, что в Николае Ивановиче надо искать человека, а не сановника, и как горячо полюбили его все у кого в мысли и в сердце жило нечто порядочное – это высказалось на его проводах, обратившихся в высоко-знаменательное событие для целого края…

В университете время управления Пирогова совпало с началом студентских волнений. Я считаю это большим благополучием для университетской молодежи, т.е. русской молодежи, потому что Пирогов, как уже упомянуто выше, сразу разгадал настоящую подкладку этих волнений и разъяснил местному обществу политическое положение дела. Он, и притом только он один, сразу понял, что русское государство имеет врага лишь в польской партии, что украинофильство не только не опасно ему, но при исключительных условиях места и времени даже может сослужить ему службу. И вот для всех способных ясно понимать вещи, тотчас определилась система Пирогова: не давить украинофильскую тенденцию, а взять ее в руки, сделать из нее опору русской идеи в борьбе с польскою, предупредить возможность союза обеих партий, указать украинофилам общую опасность. В этих видах Пирогов не только допускал студентские сходки, депутации, адресы и т.д., но он так сказать сам вошел в движение, чтоб овладеть им и направить в противоположную от польской пропаганды сторону. Высшая местная администрация не понимала планов Пирогова, как не понимала его манеры держать себя, его сознания человека под мундиром четвертого класса; начались неудовольствия, интриги, и величайший из русских педагогов был отозван от своей высокой миссии, в самое трудное для края время. Но то, что уже было им сделано, принесло плоды: союз украинофилов с поляками был предупрежден, и ни один из русских студентов киевского университета не ушел в восстание. Этим результатом край был обязан исключительно Пирогову.

Я был очевидцем, как с отъездом Пирогова из Киева оживилась польская пропаганда, и преобладание польского элемента в университете сделалось заметнее чем прежде. Поляки, вообще очень проницательные в политике, давно разгадали в Николае Ивановиче самого опасного своего противника; да и кроме того, присутствие в крае такого крупного русского человека, такого блестящего представителя русской национальности, было для них очень стеснительно. Я уверен, что со временем обнаружится очень значительная роль польского влияния в обширной интриге, свергнувшей Пирогова.