Школьный бунтарь

— Пистолет был чертовски огромен. Я думаю, что это был Desert Eagle (прим.пер. Дизерт Игл — Самозарядный пистолет крупного калибра. Позиционируется как охотничье ружье, спортивное оружие и оружие для самозащиты от диких зверей и преступных посягательств) или, что-то в этом роде, потому что смог сдуть половину ее лица вот так, но я не рассматривал его должным образом. В то время я знал только, что он тяжелый и не могу держать его прямо, даже обеими руками. Она мне помогла. Направила его к своему другому виску. Тому, который она еще не испортила. Закрыла глаза, вздохнула, и это было похоже на... как будто на нее нахлынула волна облегчения. Она кивнула, сжимая руку вокруг верхней части моего бедра, впиваясь ногтями в мою ногу, а потом я помню ее рывок, звук выстрела из пистолета, как маленькая комната наполнилась этим ужасным запахом дыма, а по стене потекла кровь. И... это был конец. Я набрал девять-один-один. Рассказал им, что случилось. Вначале они подумали, что просто убил ее на хрен. Коронеру потребовалось два дня, чтобы подтвердить, что моя история, вероятно, была правдой. Они держали меня в психушке, заперли в комнате с тремя взрослыми сумасшедшими ублюдками, которые все время пытались дотронуться до меня. А потом была система. Приемные семьи. Скитания из дома к дому.

Его кожа приобрела такой мертвенно-белый оттенок, как будто какая-то часть его только что умерла во время пересказа этой мрачной, хреновой истории.

— Если бы я пришел домой раньше, то, наверное, смог бы остановить ее.

— Это была не твоя вина, Алекс. Ничего подобного.

Он смотрит на еду перед собой, потом снова на меня. Слегка отодвигается и кладет руки на столешницу. Я не думаю, что он знает, что с ними делать.

— Ты совершенно права. Знаю, — говорит он. — Она сама это сделала. В итоге ей удалось нажать на курок. Но я держал его для нее, Сильвер. Я, бл*дь, держал его.

Глава 20.

На обратном пути к хижине я провожу медальоном Святого Христофора по цепочке на шее, ругая себя.

Отличный способ испортить обед, чертов мудак. Ничто так не возбуждает аппетит девушки, как старое доброе кровавое самоубийство.

Рядом со мной молча сидит Сильвер, на коленях у нее лежат две коробки с едой. Думаю, что она выбирает из колеи. Я был серьезно травмирован после того, как это случилось со мной, но с тех пор у меня было преимущество в одиннадцать лет и целая куча назначенной государством терапии. Мне даже думать об этом не хочется. Чертовски не люблю говорить об этом, но могу, если действительно чувствую в этом необходимость.

Как только мы возвращаемся, Сильвер кладет нашу еду в холодильник и поднимается наверх. Когда снова спускается вниз, в руках у нее гитара; она открывает двери, ведущие на нижнюю палубу, впуская внутрь холодный воздух, и садится в старое обветшалое кресло у перил. Она ничего не говорит и начинает играть. Мелодия навязчивая и мягкая, наполненная грустью, от которой у меня появляется ком в горле. Сильвер действительно чертовски талантлива. Ее навык перебора пальцами чертовски крутой.

Я сажусь на палубу, прислонившись спиной к деревянному столбу, и смотрю, как ее руки ловко скользят вверх и вниз по инструменту. На мне все еще только футболка, и холод проникает сквозь ткань, но я почти не чувствую этого. Слишком поглощен музыкой, которая льется из нее, как собственное мучительное признание. Справа от палубы простирается озеро, неподвижное и плоское, как зеркало, отражая пушечно-серое небо, а также ряды деревьев, которые отваживаются спускаться к береговой линии, их обнаженные корни, узловатые и запутанные, погружаются в воду.

Время замедляется, когда Сильвер играет. Она, кажется, даже не обращает внимания на то, что делает, ее пальцы проворно летают вверх и вниз по грифу гитары. Это очень интересное зрелище. Когда она наконец останавливается, ее руки падают, я поднимаюсь на ноги и беру у нее гитару. Признаю, самодовольный ублюдок, что мне приятно видеть выражение шока на ее лице, когда я начинаю играть, имитируя мелодию, высоту и темп песни, которую она только что играла сама.

— Ты засранец, — говорит она, и легкая улыбка расползается по ее лицу. — Полагаю, именно это ты и имел в виду. Когда я спросила, что ты планируешь делать, когда в конце года начнется экзамен по музыке, ты ответил, что все уже улажено.

— Ты представляла, что это будет взятка? — Тихо спрашиваю я, продолжая играть ее мелодию по памяти.

— Что-то вроде этого. — Она грызет ноготь большого пальца, ее глаза следят за мной, когда я расхаживаю взад и вперед по палубе, склонив голову, расширяя то, что она играла, добавляя свою собственную печаль. Вот что значит эта песня: навязчивый, прекрасный, болезненный плач. Закончив, я снова сажусь по-индейски на палубу, положив гитару себе на ноги, чтобы она не поцарапалась.

— Я хочу рассказать тебе, что со мной случилось, — говорит Сильвер. — Но я беспокоюсь.

— О чем ты беспокоишься?