Шкура литературы. Книги двух тысячелетий

Тем не менее я не собираюсь ни плакать, ни проклинать. Более того, считаю создание общедоступной «вавилонской библиотеки» благом для всего человечества, невзирая на все сопутствующие издержки. Кому-то за исторический прогресс придется заплатить, и самой мелкой разменной монетой в этом деле суждено стать автору, а заодно и профессиональной литературе в ее прежнем виде. Когда новые левиафаны все заглотят и переварят, возникнут новые правила игры и рамки существования, о которых рано сегодня гадать.

И опять вернемся к нашим баранам. Допустим, дредноут худлита прибыл на заслуженный отдых на кладбище кораблей (в чем я лично давно уже не сомневаюсь), однако стихов продолжает писаться великое множество. И пусть значительная часть стихотворцев страдает нарциссизмом, озабочена самовыражением и поражена белостишием, но продолжают работать замечательные поэты, встречаются очень сильные стихи, а иногда и целые книжечки. Отчего же количество не переходит в качество (правда, мы избалованы величием русской поэзии последних двух веков, хотя и французы могли бы так оправдываться лет пятьдесят назад)? Что этому мешает? И если правда то, что говорилось о работе языка над поэтом, в частности, то почему ни версификация, ни верлибр не гарантируют творческих открытий и достижений?

Рискну предположить, что препятствует этому закат индивидуализма в перенаселенном мире. То, что писали лет сто назад о толпах и массах Ле Бон, Ортега-и-Гассет и Канетти, было еще ростками и цветочками. То, что молодой Маркс писал об отчуждении и превращении человека в товар, что Швейцер называл корпоративным духом современности, а Фромм «людьми организации», было лишь стадиями развития офисного планктона. То есть в конечном счете проблема состоит во все большей повязанности и коррумпированности человека обществом.

И тем не менее, если принять на веру расхожее утверждение, что читателями поэзии является не больше одного процента населения в любой стране, то в России это никак не меньше миллиона человек, а с учетом диаспоры – все два, из которых немало сотен тысяч сами пишут стихи. Вполне достаточная среда для поддержания стиховой культуры в работоспособном состоянии. Думаю, это сейчас главное. Потому что творческий дух сам себе проложит дорогу – кроме конца света не существует силы, способной этому помешать. Что и как будет завтра, нам знать не дано, но зачем-то же бессчетное число рэперов толчет воду в ступе по всему свету – значит, бродит зараза даже у них в крови.

И последнее: разве не безвестный поэт придумал это дивное выражение – «офисный планктон»?..

Смерть поэзии – и жизнь вечная

Если на шестом десятке лет ты не в состоянии высказаться вразумительно и не совсем тривиально «о месте поэзии в современном мире», надо уходить из профессии. Бессмысленно, да и постыдно откладывать и приберегать соображения о главном всерьез для какой-то другой, лучшей жизни, которой не будет.

Но… тема. Поэзий ведь много, и у каждой свое место. Если смотреть изнутри предмета (что мне не дано), то может показаться, что поэзия здравствует и переживает ого какой расцвет! А если поглядеть извне (чего мне не хочется), то может понадобиться более или менее мощный оптический прибор, поскольку поэзия как жанр теряла-теряла и почти растеряла свое значение во всем мире.

Причин тому множество.

Главная, на мой взгляд: само существование профессиональной поэзии идет вразрез с вектором развития нашей цивилизации. Более того, существование художественной литературы и других искусств находится, мягко говоря, под угрозой. Все они переживают системный кризис, с чем все большее число людей вынуждено согласиться. Предвидя яростную реакцию части читателей, переадресую их гнев жившему за двести лет до нас Гёте, чье предвидение лет сто назад Бунин перенес в свою записную книжку: «Будет поэзия без поэзии, где все будет заключаться в делании: будет мануфактур-поэзия». Во, дальнозоркость, чтобы не сказать дальнобойность!..

Известно ведь, что всякое явление имеет свой срок жизни, переживая бурную фазу становления, пика формы, декаданса, эпигонства и длительного затухания. Сколько ни сочиняй сегодня хокку, главные давно написаны и даже переведены на языки – как Мацуо Басё Верой Марковой:

с треском лопнул кувшин
ночью вода в нем замерзла
я пробудился вдруг

Через несколько веков после японца о том же писал наш Мандельштам:

«Так, размахивая руками, бормоча, плетется поэзия, пошатываясь, головокружа, блаженно очумелая и все-таки единственная трезвая, единственная проснувшаяся из всего, что есть в мире».