Все одиннадцать лет преподавания в Базельском университете Фридрих Ницше тяготился своим предметом – он преклонялся перед Древней Элладой, до появления в ней Сократа, но филология была ему скучна. В этом мечтательном ипохондрике дремал вулканический темперамент. Ницше привлекала активная, бурная жизнь, к ведению которой, как созерцатель, он не был способен и готов. Его восхищали император Бонапарт и канцлер Бисмарк. В свой последний год в Лейпциге он оказался призван, несмотря на близорукость, в прусскую армию. В казарме и верхом на лошади ему понравилось, но очень скоро он с нее упал и целый месяц провел в больнице с открытым переломом. Уже в Базеле с началом франко-прусской войны Ницше испытывает сильнейший прилив патриотизма, рвется в действующую армию, но, поскольку Швейцария строго блюдет нейтралитет, ему удается записаться в нее лишь санитаром. Война приводит его в восторг – особенно, отправляющиеся в бой части. Хотя видит он только зарево пожаров на горизонте да изнанку войны в тылах. Сопровождая десяток заболевших дизентерией и дифтеритом солдат из Эльзаса в Карлсруэ – трое суток в запертом товарном вагоне, – Ницше заразился от них сразу обеими болезнями и сам очутился в госпитале. Надо быть слепым, глухим и очень недалеким человеком, чтобы не догадаться, что в обоих случаях речь следовало бы вести о подсознательном «дезертирстве» – но не в смысле трусости (Ницше был добровольцем и желал заглянуть в глаза смерти), а в смысле выбора, то есть о нежелании исчезнуть, не исполнив своей миссии, занимаясь не своим делом. Ницше убедился на собственном опыте, что сам он не деятель, и тогда устремился в идеологию со всей страстью, на какую был способен. То был общий вектор идейного развития XIX века – создание идеологий, партий и сект (по смыслу то и другое – отколовшаяся, выделенная часть). В этом процессе фигурируют на равных правах Маркс с Энгельсом, Толстой с Достоевским и Ницше с Вагнером. Ницше в молодости представлялись равновеликими исторический деятель Наполеон и мыслитель и поэт Гёте. И вот судьба послала ему их синтез – в лице композитора Рихарда Вагнера.
Счастливый случай помог Ницше свести знакомство с Рихардом Вагнером еще в Лейпциге. В Швейцарии они оказались почти соседями. За полдня Ницше добирался из Базеля в Люцерн, где в одиноко стоящей вилле на берегу озера поселился пятидесятидевятилетний композитор с новой – пока чужой, но уже беременной от него – женой и многочисленной свитой. Ни до того, ни позже Ницше никого так не любил, как Вагнера. Их отношения достойны были великого романа, но никто его не написал и уже не напишет – жанр устарел. Как уже говорилось, Ницше умел только обожать (надо учесть мечтательный, мистический и музыкальный настрой немецких душ того времени – в противовес простонародной грубости нравов и протестантскому практицизму). В глазах Ницше, в личности Вагнера сошлись организаторский талант и темперамент государственного деятеля, гений художника, способного осуществить синтез искусств, ум мыслителя, способного создать новый миф и направить целую нацию к поставленной цели, и наконец, просто потрясающий мужик, при более чем скромных физических данных умеющий манипулировать мужчинами и женщинами, как заблагорассудится, – воплощенная воля! В нашей культуре похожие характеры встречались у «екатерининских орлов» – за вычетом таланта писать в рифму и без и сочинять великую музыку. Ницше никогда бы не освободился от чар Вагнера, если бы не безответная любовь, ревность и фактор «икс» – его собственный дремавший гений.