Шла шаша по соше (сборник)

– Чёт ты не по сезону нарядился, а, братан?

– Куда путь держишь?

– В аэропорт. Тачка сломалась, вот иду пешком.

– Ну, ладно, садись. Подвезём.

Я сел в просторную, а главное, очень тёплую машину.

– Когда твой самолёт?

– Восемь сорок.

– Хм. Московский рейс… Ты москвич, что ли?

Интонация сползла вниз.

– Не, из Самары, в Москве пересадка.

– А чё у нас забыл?

– Командировка. По обмену опытом.

Эти фразы стали выскакивать из меня легко и естественно.

– Обменялся?

– Ага.

– Мы тоже тут недавно обменялись, хэ-хэ… опытом боевых действий.

Все замолчали. Через минуту братки заговорили на экономические темы: «лаванда», «откат», «цена вопроса»… Я старался не вникать. Здание аэропорта вернуло способность думать. Сколько платить и надо ли? Даю пять тысяч ельцинок, и червонец в кармане наготове.

– Так нормально?

– Нормально.

Усмехнулись, но взяли! Вот тебе и бандиты на крутом авто. Или они не бандиты? Их ведь сейчас не поймёшь: вид одинаковый, язык тоже. Многие парни плечисты и крепки, как верно отметил поэт.

В самолёте у меня поднялась температура.

– Я так и знала, – сказала жена, – вечно из командировок являешься больной. Всю дорогу ходил без шапки?

– Нет.

– Врёшь.

– Вру.

Температура 37.5 изводила меня несколько недель. И никаких других симптомов. Уши, горло, нос – в порядке, как и всё остальное. Врач посоветовал удалить давно запущенный коренной зуб. Удалил – безрезультатно, не считая внешних перемен. Таблетки не спасали. Жена лечила меня ингаляциями и горячим пивом «Белый Медведь». Это помогало, но временно. Работал я мало. Днями валялся на тахте, смотрел кассеты и пил горячего «Медведя». Кое-как читал обязательные лекции. От командировок отказался. В итоге Гоше это надоело, и он привёз мне сильный французский антибиотик. Через сутки я поправился. Всё-таки есть польза от эксплуатации человека человеком. А Елена Юрьевна так и не позвонила. Что, разумеется, к лучшему.

Поэма революции, или Рукопись 2

Наркома тяготил этот ресторан. Он бывал тут до войны с первой женой, любившей поглазеть на богему и знаменитостей. Распорядок дня строился под них. Открывали в двенадцать. До трёх подавали завтрак. В меню значилось:

Завтрак: 75 копеек

Графинчик водки: 40 копеек

2 кр. пива: 20 копеек

На чай слуге: 20 копеек

На чай швейцару: 15 копеек

Итого: 1 рубль 70 копеек.

Действительно, какой завтрак без водки и 2 кр. пива? Особенно если утро начинается в двенадцать. Обед накрывали в три пополудни, ужин в десять. К одиннадцати съезжалась толпа после вечерних спектаклей.

Однажды заехал Шаляпин с большой компанией, навеселе. Только уселись, как в зале раздалось:

– Шаляпин! Шаляпина на сцену!

Фёдор Иванович встал, смущённо поднял руки:

– Господа! Я недавно болел, горло ещё не в порядке, а вы…

– Шаляпин! Шаляпин!

– Ладно, попробую, не в полный голос.

Пел чудесно, широко, с захватом.

В другой раз явился Игорь Северянин – вполне обыденный человек с лицом усталой таксы. Сел у окна. Заказал, ко всеобщему удивлению, рюмку водки, солёных рыжиков и бифштекс. А вы думали, он питается ананасами в шампанском, идиоты.

Сквозь звяканье вилок, томную музыку, папиросный дым наркома провели в кабинет. Он не опасался быть узнанным. Гуляли в основном спекулянты, шулера, публичные девки. Два пьяных толстяка за столом жадно целовались. Наркома скривило. Половой распахнул меню.

– Неси-ка бокал вина. Вот этого. А дальше я подумаю.

– Ждёте-с кого-нибудь?

– Да. Штору не задвигай.

Уха из стерлядок под расстегайчики оказалась вычеркнута. Равно как и ботвинья с раковыми шейками, телячья голова под соусом «Татарский» и ещё с десяток блюд. В наличии оставались бульон из курицы, щи суточ., пирожки. Индейка, ростбиф. Цветная капуста. Сосиски лучше франкфуртских. Хм. Водочка, а к ней закусочка.

Ресторан был одним из немногих заведений города, где дозволялось подавать спиртное. В остальных тянули ханжу из чайников. «Может, он потому согласился увидеться здесь, что хочет выпить, не отравившись? – размышлял нарком. – Или отужинать за счёт партийной кассы?»

Принесли вино. Он пригубил. Человек, которого он ждал, опаздывал.

В зале что-то объявили, музыка взвизгнула. На сцену (ту самую, где пел Шаляпин) залез куплетист – ряжен под блатного: кепка, драный шарф – и загнусил, приплясывая:

Как-то раз по Ланжерону я брела,
Только порубав на полный ход,
Вдруг ко мне подходють – опа! – мусора:
Заплати-ка, милая, за счёт!
Ребята, ша! – возьми полтоном ниже,
Брось арапа заправлять…

«Как вы мне осточертели…» – подумал нарком. И тут же мучительно заныли отрастающие ногти. Особенно внизу, в сапогах. Скулы и подбородок выперли, натянув кожу. Нос обратился в дыру с перегородкой. Пенсне скользнуло в бокал. Звяк. Алые кляксы брызнули по скатерти. Существо растопырило когтистую лапу и выдохнуло: «Хххх… Всех… прочь! А его – сюда».