Шлейф

Это странное человеческое существо с милым личиком и светлым пушком волос на руках и ногах не могло взяться ниоткуда. В больницу ее доставили без документов, но ведь в страну бы ее без них не впустили, а раз ее родной язык русский, скорее всего, она прибыла из бывшего СНГ. Значит, можно обратиться в МВД и в министерство абсорбции… Переводную работу ей оплачивают через банк — кстати, давно не было никаких поступлений… Каким образом с ней составляют договоры?

Арон нащупал пульс на тонком запястье: частит, хотя час тому назад она пила жаропонижающее.

— Анна, как ты подписываешь свои переводы?

— Энпи. Латинскими буквами.

— Как ты думаешь, сколько тебе было лет, когда ты оказалась в Израиле?

— Понятия не имею. Это нужно для анализа крови?

— Нет. Просто подумал, что твой шерлокхолмсовский дар можно было бы направить в нужное русло.

— Это куда?

— На поиски твоего свидетельства о рождении.

Анну стошнило. Арон отмывал ее в ванной. Она стояла голая, руки по швам. Она его уже не стеснялась: он носил ее, обернутую в мокрую простыню, на руках, поил из бутылочки, а когда она задремывала, укладывал в постель.

Разделывая курицу — бульон укрепляет силы, — Арон думал, не перебраться ли им после теста в пустыню Арава. Там, в кибуце Неот Смадар, выращивают бананы и финики последователи Гурджиева, Успенского и Кастанеды, а в помпезном Храме Искусств, по замыслу архитектора символизирующем женское и мужское начало, — над волнообразной крышей из розовых полушарий торчит трубой детородный член, — кибуцники возрождают древние ремесла, а заодно изучают каббалу, софизм и теорию Кришнамурти. По решению кибуцного совета говорить «просто так» запрещено. На любое словесное взаимодействие следует подать заявку в местный совет; пока рассмотрят, возможно, и говорить расхочется.

Слово — это орудие. Им можно приласкать, а можно и пригвоздить.

Млечный путь

Меня прорабатывают на партсобрании, шельмуют как врага. Ставят мне в вину отца, который до 1917 года был членом Бунда, но этого обстоятельства я никогда ни от кого не скрывала, очевидно, оно было учтено при приеме меня в члены партии… Обнаружили у меня какую-то враждебную практику, припомнили все ошибки, обвинили в болтливости, подхалимстве, отсутствии бдительности и скверной работе.

А когда одна из кандидаток в партию «осмелилась» заявить, что не отказывается от всего хорошего, что говорила про меня на последнем партийном собрании, — ее тотчас осыпали упреками и обвинениями в «либеральном» подходе, отсутствии «остроты», защите «врага».

Лишь один коммунист — редактор Садиков — предложил произвести тщательное расследование, не спешить с выводами. Но большинством голосов его предложение было отвергнуто. Решили: немедленно уволить меня с работы и порекомендовать комсомольцам снять меня с поста секретаря комитета.

На следующий день — комсомольское собрание при участии членов парткома. Те не позволили комсомольцам сказать обо мне хоть одно доброе слово. Всем, кто пытался заступиться, дали отпор. Перепуганные комсомольцы срочно «отмежевались» и, стремясь перещеголять друг друга, стали на меня клеветать. Те самые комсомольцы, которые месяц назад единогласно, тайным голосованием избрали меня секретарем комитета, теперь, по предложению членов парткома, обвиняли меня в «умышленном развале комсомольской работы», в сокрытии моей связи с заграницей на том основании, что мой брат Лев — участник экспедиции «Сибирякова», орденоносец, был, вместе со всей командой корабля несколько дней в Японии, о чем известно всему миру, а тот проклятый Анатолий Канторович, которого я и в лицо не знаю, некогда, как я сама же и сообщила парткому, работал в Советском полпредстве в Китае.

С легкой руки членов парткома меня втоптали в грязь. Комсомольцы приняли решение снять меня с поста секретаря комитета.

Тяжелый, незаслуженный удар. Сижу, как оплеванная, оглушенная ложью. Люди, которые еще вчера голосовали за меня, хвалили, выдвигали, боятся подать мне руку, взглянуть в глаза, сказать правду. Чудовищная несправедливость… В чем я виновата?!

* * *

Полетика и Довлатов мостят «Млечный путь» к золотым приискам. Кирка да тачка. Шестнадцатичасовой рабочий день без выходных. Голод. Рваная одежда. Ночевка в шестидесятиградусный мороз в дырявой брезентовой палатке, побои блатарей и конвоя.

— Чертова Лялечка…

— А мне ее жаль.

Анна села к Арону на колени, вжалась спиной в его живот.

— Смотри сюда и представляй себя там, на месте корректоров…

«На встрече с представителями «Дальстроя» в Кремле Сталин вручал премии за перевыполнение плана добычи золота. Он спросил награжденных об условиях работы заключенных на Севере, и те ответили: «Живут в крайне тяжелых условиях, питаются плохо, а трудятся на тяжелейших работах. Многие умирают. Трупы складывают штабелями, как дрова, до весны. Взрывчатки не хватает для рытья могил в вечной мерзлоте».

Анна дрожала, Арон обнял ее руками крест-накрест.

«А знаете, чем больше будет подыхать врагов народа, тем лучше для нас».

Сталин усмехнулся.

Анна отвернулась.

Он читает слова, она в них живет.