Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастичных повествованиях

— Пан позволил мне зайти в корчму на игрища, повидаться со знакомыми, повеселиться. Но завтра до рассвета, пока в усадьбе ещё не проснулись, непременно надо быть дома. Солнце уже низко, скоро темнеть начнёт.

— Кланяйся от меня пану и скажи, что Янк'o завтра после святой мессы обязательно будет у него.

Повесть девятая. Страждущий дух

Во время разговора Зав'aльни с гостями слепой Францишек сидел молча, а когда Якуш рассказывал свою повесть, погрузился в какие-то печальные мысли; но по лицу можно было заметить, что это повествование сильно тронуло его чувства. Дядя, чтобы прервать его молчание, сказал:

— Пан Францишек всё молчит, и сдаётся мне, что-то его опечалило?

— Веселье моё окончилось ещё в детские годы, когда день сокрылся от меня; среди нескончаемой ночи всё время слышу я жалобы несчастных людей: чужие страдания больно ранят сердце того, кто сам их познал.

— А, Бог милостив, всему когда-нибудь наступает конец. Янк'o, скажи, чтоб нам подали водки и закуски, уже время подкрепиться. Наш век короткий, напьёмся водки.

Выпив и закусив, дядя сказал гостям:

— Слава Богу, через несколько часов настанет Новый год, милосердый Бог дозволил нам встретить его в добром здравии. Покуда петух пропоёт полночь и минет последний час старого года, пан Францишек расскажет нам что-нибудь из того, что он слышал на свете, ибо в своей жизни он встречал много разных людей и помнит все разговоры с ними, а потом придёт черёд пана Сивохи.

— Мои повести вряд ли могут всем понравиться, ибо помню я только печальные.

— Таковы уж повести нашего края, — сказал Сивоха. — Мой рассказ тоже не рассмешит слушателей. Пусть пан Францишек начинает, а я тем временем, может, что-нибудь припомню.

— Хорошо, раз уж такова воля хозяина и гостей, — сказал слепой. — Несколько лет тому назад направлялся я из Полоцка в Невель; выехав из города, вскоре оказался среди леса. Над головой шумели деревья, конь мой шёл медленно, словно тянул по песчаным пригоркам нагруженный воз. Я сидел, раздумывая о том, о сём, а товарищ мой шёл пешком. Прерывая мои раздумья, он сказал:

— Проехали двадцать пять вёрст, уже недалеко деревня Бобовики,[208] там есть корчма. Надо, чтобы конь немного отдохнул; потом ещё несколько вёрст, и будет река[209] и хорошее пастбище; если как следует накормим коня, то сможем ехать всю ночь, а то солнечный зной переносить тяжело, да и коня он изнуряет.

Я охотно согласился с его советом.

Приехали в деревню; мой товарищ хлопотал возле воза, а я, сидя в корчме, слушал разговоры и разные суждения тамошних крестьян о каком-то незнакомом человеке. Потом завязался между ними спор: одни доказывали, что он, гонимый судьбой либо обиженный людьми, вынужден скитаться по свету; другие ж называли его бездельником и зловредным человеком, с которым и встретиться-то страшно. И спорили они так запальчиво, что аж до драки дошло.

— Уж которую неделю, — сказал один из них, — он появляется в разных сторонах нашей околицы. Рассказывают, будто заходит он к тем, кто его знает, недолго гостит у них и снова уходит, чтоб бродить по горам и лесам. Он спокойный и добрый, говорят даже, что некоторые видели, как, встретив убогих, он делился с ними куском хлеба или отдавал им последние деньги.

— Видать, он совсем помешался, раз последний кусок хлеба или последние деньги отдаёт другим, не думая о завтрашнем дне; порядочный человек прежде всего должен обеспечить себя; жизнь прожить — не поле перейти, и потому пусть каждый думает о себе. Что это за жизнь — не иметь своей норы, чтоб укрыться от дождя и ветра, — такой человек не заслуживает и доброго слова.

Третий обратился ко мне:

— Как вижу, едешь в Невель; будь осторожен, чтоб не набрести на беду, в наших лесах проезжим подчас небезопасно, да и про того незнакомца Бог знает, что и думать.

— Я не боюсь, — отвечаю, — сокровищ с собой не везу.

— Коли так, то счастливой дороги!

И вся компания, продолжая спорить, вышла из корчмы.

Вскоре после этого пришёл мой товарищ и говорит:

— Коня запряг, поехали дальше; лучше отдохнём возле реки, где много травы и воды.

Сказав это, он помог мне дойти до телеги.

Когда мы были уже на назначенном для выпаса месте, и телега наша стояла на берегу реки, товарищ мой повёл коня туда, где заметил траву погуще, а я остался сидеть под деревом. День клонился к вечеру, кукушка надо мной повторила несколько раз свою печальную жалобу, а неподалёку в кустах соловей не прекращал своей нежной, прекрасной песни; в одиночестве погрузился я в приятные воспоминания.

— Добрый вечер, — сказал кто-то рядом, прерывая мои раздумья.

— Добрый вечер, — отвечаю, — какая тишь повсюду, и как прелестно поют соловьи.

— Но тебе, я вижу, доступна лишь половина этой красоты, ибо хоть и слышишь ты пенье птиц, но не зришь ни небесной синевы, ни весеннего убранства гор и лесов.

— Давно уж скитаюсь по свету, не видя его.

— Худо не видеть света, но худо также иметь острый глаз и зреть самые дальние дали.

— Человек не может видеть и слышать дальше, чем ему позволила природа.