— Рисунки готовы, — сообщил маэстро, — можете смотреть. Учтите, издательство отпустило на книгу 20 печатных листов. Я занял рисунками восемь. Так что укладывайтесь в двенадцать.
— Как готовы? — заметался писатель. — Я еще только текст вчерне набросал, Росинанта придумал, а вы уже…
Но мастер оформления был неумолим.
Телефон звонил каждый день.
— В третьей главе убрал одну мельницу, — сообщал Доре. — В последней добавил виньетку. Начальную фразу книги сократите до 70 знаков.
Сервантес жил на валидоле.
— На форзаце нарисовал медный тазик, — информировал Гюстав. — Знаете, такой — брить бороду? Введите в сюжет. И, вероятно, придется снять сцену со львами: клетка плохо смотрится.
Над Севильей, плача, пролетали дикие гуси.
Когда осел вез рукопись в типографию, дона Мигеля уже не было. Он умер, подогнув ноги. Дизайнер, который планировал ему склеп, был тоже творцом — сделал могилу в виде буквы «Г».
Говорят, что этот рассказ — сплошной вымысел: Доре жил после Сервантеса триста лет спустя, — но взаимоотношения оформителя и автора тут отражены правильно.
Рассказ показался нам удобной ступенькой, чтобы незаметно перейти от мрачного Средневековья к радостному и веселому Новому времени. Ведь то, что мы написали о Сервантесе и Доре, сейчас происходит то и дело в литературе, театре, в музыке.
— Передайте своему Баху, что пиччикато в его фуге я играть не буду. Может жаловаться куда угодно. Я слышу эту вещь по своему, — говорит в телефонную трубку солист, поглаживая любимую скрипку.
— Какое мне дело, что у Островского этот вьюноша на сцене в штанах? Штаны снять, артиста поставить спиной к публике, купчихе все время заходить со стороны кулисы и посматривать на его срам. Когда мы живем? Двадцатый век! Киношники что только уже не ухитрились показать, вчера на просмотре я у них соитие на мясорубке видел, а мы все плетемся в хвосте… — Постановщик спектакля свирепеет.
Век оформителей, исполнителей и интерпретаторов… Ночью придите на кладбище, прислушайтесь. Стон и хруст. Это переворачиваются в гробах авторы пьес, романов и симфоний.
Наступило Новое время.
46. Петр I, его жена авдотья и сын Алексей
Авдотья Лопухина была первой женой Петра. Когда ее выдали замуж, ей не было и шестнадцати. Через два года царь решил, что жена уже стара.
— Государству нужна молодая кровь, — объяснил он приближенным и сблизился с Анной Моне, которая была года на три старше.
Не в трех годах дело. Авдотью заточили в монастырь.
По келье, где сидела царственная монахиня, шныряли крысы, от каменных стен леденела простыня. Караульный офицер Глебов поднес царице меховую полсть.
Авдотья влюбилась.
«Лапушка мой, когда дождусь я тебя?» — писала она в письмах Глебову. Аккуратный офицер на каждом письме ставил пометку: «От царицы Авдотьи».
Как-то среди пиров и военных кампаний Петр вспомнил о заточенной супруге.
Посланные лазутчики раздобыли письма.
Царицу били батогами, а Глебова, переломав ему кости, посадили на кол. Стояла зима, и казнимого, чтобы не замерз, одели в козий тулуп.
Анна Моне тоже сошла, на горизонте маячила Анна Скавронская: государству по-прежнему надобилась молодая горячая кровь…
Надо сказать, что с родственниками Петру вообще не везло.
Например, сын Алексей долго жил в Италии.
— Обленится, растеряет деловые качества, — беспокоился государь.
И тут были посланы лазутчики и те обманом привезли царевича с женой в Россию.
— Как-то неладно получилось, — сообразил отец, — собственное дитя, аки татя, в повозке через всю Европу приволокли. Надо ему для порядка обвинение какое нибудь выставить, что ли. Под стражей подержать.
Царевичу предъявили обвинение в государственной измене и казнили.
— Ведь вот какая петрушка получается! — удивился император. — Стоит замахнуться… Охо-хо! Что там у нас на очереди?
На очереди была война со шведами, поход на Хиву, открытие пролива между Азией и Америкой, бритье бород и введение декольте у дам.
Разве тут до своих детей!
47. Мадам де Помпадур
Однажды мадам де Помпадур прибежала к своему Людовику и потребовала, чтобы он казнил кавалера д'Аронвиля.
— Но у меня есть более важные дела! — запротестовал король.
Мадам была непреклонна.
— Хорошо, я займусь его проступком потом.
— Немедленно. Сию же минуту!
— Ну, ладно. Он что, виноват в государственной измене?
— Нет.
— Гугенот? Враг церкви?
— Не скажу.
— Гм… но не могу же я казнить подданного, не зная, в чем его вина, — усомнился король. — Может быть, крошка шепнет мне на ушко, чем так рассердил ее этот мужлан?
Мадам зарделась и шепнула.
— A-а… это совсем другое дело! — сказал король. — Надо же… А ведь такой ладный, крепкий на вид.
Кавалеру отрубили голову. В те годы от лиц приближенных к престолу требовалось качеств больше, чем теперь. И спрашивали с них жестче.
48. Ньютон