Шляпа Ирины. Современный китайский рассказ

На самом деле я никогда не думала о том, чтобы рассказать кому-то ещё о произошедшем в самолёте вчера ночью. Разве что-то произошло? Честно говоря, ничего и не было. Прижатый к губам Сашин палец и шляпа Ирины, покрывающая её голову, словно давали мне испытать какое-то неясное чувство доверия. Особенно тогда, когда у меня появилось предчувствие, что мы с ними больше никогда не увидимся, это «доверие» ещё больше утвердилось. «Да, в конечном счёте человек должен быть нужен для других» — так я рассуждала, глядя на удаляющуюся Ирину. Болтающаяся на голове шляпа делала её фигуру немного комичной, но, объективно говоря, она по-прежнему не потеряла достоинства. Знаю, что здесь впервые использую ненавистное разговорное выражение моей двоюродной сёстры: «объективно говоря». Однако тут оно вроде бы в самый раз.

Я увидела, что молодой китаец с угреватым лицом держит деревянную табличку, на которой написано моё имя. Это был местный гид, который встречал меня в Хабаровске. Я помахала ему рукой, таким образом мы встретились.

Ван Сянфу 王样夫 Наверху 上边

(перевод Бухаровского)

Вот как растолковать-то приезжим? Вам же всём кажется, что лучше жития наверху и не бывает. И никто даже и не помышляет, чтобы по своей воле да сверху вниз, так сказать, добровольно переехать. Так или нет?

Вот и выходит, что не всякому такая ценность по душе. Только старик Лю Цзыжуй да бабка его наверху и остались. Остальные-то всё как есть вниз съехали и дома покидали, как и не родные им стены, что ли? Всякий знает: последнее это дело — гнездо своё родовое на произвол судьбы оставлять. Нет хозяина, так и, почитай, хате каюк. Поначалу-то, конечно, жалко им с родным домом-то расставаться было. Закроют всё окна да двери, всё честь по чести, да ещё всё проёмы каменьями заложат. Частенько наведывались, проверяли, что да как, ладно ли всё. Сами понимаете, душа-то не на месте, переживали, скучали.

Ну, тут хоть ахай, хоть охай, а дома-то потихоньку порушились. Вот вроде бы потекла крыша — кап да кап — ну и дырень цельную вымыла. Хозяев-то нет, так оно бежит да бежит, дырень-то растёт, стропила подгнили — и привет, сложилась вся крыша.

Сначала-то бывшие деревенские по первой возможности наведывались, а позже закрутила их жизнь-то, не вырваться, редко когда заглядывать стали. У многих-то, вишь, ещё огороды оставались, так они что-то там на них шебуршились, а потом, смотришь, и огород кинули: стоит, бурьяном порос.

Опустело всё наверху-то, повымерло. Народ-то меж собой разговаривает: когда старики Лю съедут, что они там в одиночку-то мыкаются? А приезжие набредут на деревню и давай восхищаться. Какая, говорят, старина, какие прелестные развалины. А тут — бах! — люди, старик со старухой — живые, не привидения. На всю деревню только их двор с домиком справный-то и остался.

Таинственно всё это: непростые, говорят, старики там, в одиночку копошатся. Видать, причина какая у них есть. Странные они, и сын-то у них работает в городе, и вообще.

У нас принято про эту деревушку говорить «наверху»: она же в горах, и за нею, куда ни глянь, тоже горы, а за теми горами ещё. Ну, уж ежели живёшь в горах, то с камнем-то проблем нету. Кровля сплошь из плитняка, на солнце сияет, аж глазам больно.

Дороги в деревне нескучные — то вверх, то вниз, то влево, то вправо, — но дороги справные. Выложены честь по чести, круглым булыжником. По обеим сторонам дороги дома, понятное дело, тоже каменные.

За каменной перекособоченной оградой Лю Цзыжуй посадил кукурузу, и в этом году дожди не подвели: так кукуруза вымахала, отродясь такой не бывало. Зелёная, как малахит, крепкая такая, здоровенная кукурузища. И раз уж соседям не понадобился их двор, старый Лю, как обычно, засадил его зерном. Это ж сподручнее, чем за околицей поле засевать.

Двор старого Лю прям в самом начале деревни, первый по левую руку. Там, значит, домик на три комнаты с низёхонькими потолками. Прям под подоконником вмастили курятник. Строение-то, что по правую руку, — это стойло прожорливого осла. У осла челюсти не останавливаются, постоянно чем-то чавкает. А вся крыша над ослом завалена сушёной кукурузой. К стойлу прилепили сарай. Он, как и положено, забит всяким хламом, а крыша сарая тоже не пустует: на ней торчит стог соломы.

Собака, что охраняет дом, кидается на всех без разбора: хоть и на цепи, всё одно кидается. Оттого что она на железной цепище, она ещё злее, лает без умолку. Так сразу и не поймёшь: то ли цапнуть хочет, то ли ластится, чтобы её отцепили побегать. Только куры её не боятся, постоянно вокруг неё что-то роют, ищут что-то. Иногда задумаются, да и клюнут собаку разок-другой: может, это они с ней так заигрывают, а ещё это похоже, будто они пытаются её немного успокоить.