Шляпа Миттерана

Перед Бернаром проплыло блюдо с канапе с семгой, и он схватил одно. Заиграла музыка; певица умоляла “Энди” сказать ей да. Конечно, 150 тысяч франков представляли собой кругленькую сумму, но это уже не имело никакого значения. В крайнем случае Бернар продаст одну из маленьких квартир, приобретенных предком; она стоит гораздо дороже 150 тысяч, так что можно будет купить не одного, а много-много Баскиа. Господи, до чего же это здорово – жить в 1980-е и наслаждаться современностью! Он уже давным-давно не чувствовал себя настолько живым. Вернувшийся месье Джан рассыпался в извинениях – слишком много знакомых.

– Надеюсь, вы не скучали? – спросил он.

– Нисколько! Вот, картину покупаю.

– Молодец, – похвалил Джан и тут же снова растворился в толпе гостей. Чуть дальше стоял Жак Ланг[14], беседовавший с какой-то блондинкой – не то актрисой, не то певицей, – которая курила сигарету “Собрание” с золотым обрезом. Бернар опять не смог вспомнить, кто она такая. Когда женщина отошла, Бернар приблизился к бывшему министру и заговорил с ним про колонны Бюрена. Рассказ об играющих детях и туристах, бросающих монетки, пролился в уши Ланга настоящим бальзамом.

– Правительства приходят и уходят, а жизнь продолжается, – сказал он, проникновенно глядя Бернару в глаза, и улыбнулся торжественно и строго. – Творческий порыв не остановить… – Он коснулся рукой плеча Бернара. – В обществе происходят глубокие изменения, и наша задача – способствовать им. Присоединяйтесь к моему движению “За новые идеи”, – добавил он, вынимая из кармана наклейку со своей фотографией, обработанной а-ля Уорхол.

Но тут министра кто-то подхватил под руку, толпа гостей перемешалась, и Бернар снова оказался лицом к лицу с Жаком Сегела, вещавшим:

– Деньги – это не идея. Но идеи способны делать деньги! Наша профессия в том и состоит, чтобы рождать идеи…

Пробираясь к выходу, Бернар столкнулся с Сержем Жюли, объяснявшем какому-то мужчине с бритым черепом, что сегодня невозможно определить, где кончается реклама и начинается культура. Бернар вышел в гардероб, надел пальто и водрузил на голову шляпу. Пригладил поля и снова ввинтился в толпу, намереваясь попрощаться с хозяином.

– Как сказал Мао Цзэдун, одна картинка стоит тысячи слов, – проповедовал Жак Сегела кучке молодых парней и девушек, с благоговением внимавших ему. Его взгляд упал на Бернара. Оправдывая свою репутацию гения короткой формулировки, король рекламы воскликнул:

– Это шляпа Миттерана! – и ткнул пальцем в головной убор Бернара. Раздался дружный смех.

Галерист включил лампы дневного освещения. Огоньки немного померцали и загорелись ровным ярким светом. Бернар стоял, не сняв шляпы. Держа руки в карманах, он ждал, когда ему наконец покажут пресловутого Баскиа.

– А почему его картины не в музеях? – спросил он.

– Потому что он молод. К тому же он черный, – ответил галерист.

“Вот как, – подумал Бернар. – Он еще и черный”.

– Вот, смотрите, это он. – Галерист указал на висящую на стене небольшую фотографию в рамке. На ней был запечатлен молодой колдун с лохматыми волосами и пронизывающим взглядом.

– Его зовут Жан-Мишель? Это французское имя.

– Совершенно верно. Он гаитянин.

– Значит, он говорит по-французски?

– Когда пожелает, – улыбнулся галерист и выволок три картины, развернутые лицевой стороной к стене. – Закройте глаза. Приготовьтесь. Сейчас вы увидите рождение гения.

Во всех трех полотнах было что-то от граффити на строительном заборе возле Лувра, но не только. Они дышали силой – одновременно первобытной и насквозь урбанистичной. Бернар никогда в жизни не видел ничего подобного. Воспитанный на пейзажах XVIII века, он оказался не готов и испытал шок. От полотен исходила мощь сродни радиоактивной. Линии, человеческие силуэты, крошечные самолетики, обрывки зачеркнутых фраз складывались в хаотичную картину исчезнувшей цивилизации, какой ее увидят наши потомки через 5 тысяч лет. Это было послание, адресованное далекому будущему и запечатлевшее ритуалы первых дней существования человечества. Торжественные заклинания и жреческая магия похоронных церемоний, явившихся из глубины веков, на фоне авиационного гула и рева полицейских сирен… На зрителя смотрели обугленные человеческие фигурки с лицами, похожими на маски, небо над головами которых чертили крохотные, словно игрушечные самолетики, прорезая буквенную мешанину, высыпанную на полотно рукой безумного фаната игры в скраббл. Бернар, онемев, взирал на картины, не в силах оторвать от них глаз – ни дать ни взять кролик под гипнотическим взглядом удава.

Это было последней каплей. В тот вечер в холодных и сырых бетонных стенах Галереи современного искусства родился новый Бернар Лавальер. Он повесит картины Жан-Мишеля Баскиа у себя в гостиной, хотя на родных и близких они произведут тот же эффект, какой восход солнца производит на вампиров. Он сделает это, доказав себе и миру, что он – человек широких взглядов, живущий в унисон с эпохой.

– Как они называются? – тихим голосом спросил он.

Галерист повел рукой слева направо: