Шлюха

— Э-хэ-хэ… Жизнь, значит, такая. И поговорить не с кем, — вздохнул он с наигранной (маскирующей ненаигранную) сокрушенностью. Но для нее это, похоже, было слишком сложно.

— А чего это ты сегодня добрая такая? — спросил он, решив слегка обнаглеть.

— Почему добрая? — она сразу насторожилась, — не добрая, нормальная.

Слегка переборщил.

— Да не, я вижу, добрая, добрая… — сказал он примирительно.

Он так и сидел в одном башмаке. Надо либо еще один снять, либо тот надеть. Он нагнулся и, поколебавшись, начал расшнуровывать башмак на ноге, а то надевать уже снятый, как будто сделать шаг в сторону ухода.

— Нельзя в одном башмаке сидеть, а то мама умрет, — громко, как для публики, сказал он, расшнуровывая башмак, глядя в шнурки.

— Это что, примета такая?

— Ага.

— Никогда не слышала.

— Н-у-у, как же…

Распрямился, сел. Молчание.

Саша вздохнул. Он вдруг смертельно устал от самого себя.

— Ноги-то как твои? — совсем другим тоном, уже без всякого кривляния спросил Саша. Он спросил это с участием. Участие далось ему без особой натуги.

— Ноги лучше, — покивала она, скорее себе, чем ему.

— Наверно, выспалась.

— Может, выспалась. Сегодня часа два поспала. Народу мало.

— Ага, я вот пока ждал тебя, заметил. Что-то жидковат у вас бизнес.

— Как когда. То валят один за другим. А то нет вообще никого.

— Ну и чудненько. Выспаться можно.

— Это как сказать. Зато хер че заработаешь.

Было любопытно узнать, сколько она зарабатывает. Но спрашивать было неудобно.

— А клиенты как вообще? Не обижают?

— Не, зачем. Бывает, вообще-то. Во, кстати, смотри.

Она показала ему на бедро. Здоровенный синячина.

— О-го… Это он… э-э-э… в порыве страсти?

— Ага, блядь! Страсти у него такие! Страсти у него такие, что я прямо обалдеваю! — она говорила и покачивала головой, слегка высунув язык, изображая полное обалдевание. — А так нормально. Русских не люблю.

— А русские чем плохи?

— Да ну их, блин. То им не так, это не так. Хер знает, че хотят.

— Загадочная русская душа, хе-хе…

— Офигенно загадочная!

Она усмехнулась своей суровой, мгновенно исчезающей усмешкой.

— А со мной зашла, — невинно ввернул Саша.

— Да ты нормальный.

— Польщен. Польщен. А как израильтяне?

— Израильтяне, между прочим, самые нормальные.

— Не ноют?

Она кивнула: да, мол, тут все проверено.

— Нормальные. Раз, раз, все, пошел.

Она, похоже, хотела еще что-то сказать в одобрение израильтянам. Но ничего, видно, не придумала.

— Правда, один есть. Чудик. Так он, смотри, я ему на плечи сажусь, а он мне туфли сосет.

— Ишь ты…

— Тебе пришло бы в голову такое?

— Да пожалуй, вряд ли.

— Вот-вот.

Она опять покивала в своей обычной манере — как бы не собеседнику, а чему-то в себе.

— Ну, туфли, это не страшно, — бодро сказал Саша, — ну и пусть, дурак, сосет.

— Да мне по барабану, в принципе, — согласилась она, махнув рукой.

— А арабы бывают?

— С арабами я не захожу. Тут есть у нас одна. Ритка. Любительница арабов.

— Ритка? Я ее, по-моему, видел. Это с ямайскими волосами?

— Ну да, она. Задолбала тут всех своей музыкой. Как заведет одно и то же. И хер ты че поставишь при ней.

— Ветер с моря дул, ветер с моря дул…

— Ой, не надо! — она, имитируя ужас, зажала уши ладонями.

— Слушай, а что это за негр был с ней? Загадочная сцена.

— Ее муж.

— Муж?!

— Тут у половины мужья! А ты думал… Х-х-х!.. — она еще больше повернулась к нему и даже пересела ближе, будто намеревалась начать какой-то совсем другой разговор. Она как будто даже обрадовалась вопросу. — Сначала шумят: да я то! да я се! А потом как миленькие! Х-х-х… Ты думал!..

И усмехнулась с «испепеляющим презрением». Часть этого презрения вроде как досталось и Саше. Рада она была сообщить ему этот любопытный факт.

— Ясненько…

Молчание.

— А она красивая, — осторожно сказал Саша, сам не зная зачем.

— Ритка?

Марьяна пожала плечом, некрасиво сморщив нос.

— Что-то я даже не пойму, — не унимался Саша, — такая красавица — и с таким шибздиком!

— Жалеет, — Марьяна равнодушно пожала плечом.

— Надо же…

— Да вот румын к ней все сейчас ходит. Здоровый такой, — Марьяна вытянула руку вверх, изображая «каланчу».

— И его жалеет?

— Да у нее все время…

— Что ж, это даже романтично…

— Да ну, дурная она, — тут Марьяна отчего-то рассердилась, махнула рукой с досадой, причем досада относилась и к Ритке, и к Саше.

Молчание.

— Ну, ладно, — вдруг сказала Марьяна. Уже совсем другим тоном: дескать, делу — время, потехе — час. И, чуть ли не крякнув и поплевав на руки, резко, крепко обхватила себя крест-накрест, собираясь стащить первую партию шмотья.

А почему бы и нет?

— Марьяна, — сказал Саша, когда они уже шли по коридору, и остановился. Он все еще был запыхавшись. Стучало в голове. Марьяна тоже остановилась. — Марьяна, я приду завтра, хорошо?

— Приходи. — Он все смотрел на нее.

— Приходи, приходи, — ободряюще закивала она, даже расширив глаза для убедительности.

Он поцеловал ее в плечо.

Видит Бог, ей понравилось, как он ее поцеловал. Она улыбнулась — у него потеплело в животе; но вместе с тем улыбнулась она как-то криво, как-то косо: видали, мол, мы таких, в плечико целующих. Шубы с этого не сошьешь.