Шлюхи

пышет, из ушей дым столбом.

Только все Дашино сердце ведает. Опять говорит Даша: «Ах, Никитушка! Что-то, мила

ладушка, сердце мое не покойно. Слезь с коня, припади ухом к сырой земле, нет ли за нами

погони». Никита только в усы шелковые улыбается: «Уж до крова отцовского рукой подать! Вон

храмы родные виднеются».– «Послушай меня». Припал тогда Никита к сырой земле. «Нет боле за

нами никакой погони,– говорит.– Ничего не слышно!» Даша сама сошла с доброго коня, прилегла к

сырой земле и говорит: «Ах, Никитушка! Слышу сильную за нами погоню. Ох, стучит-брячит, сама

Лупа царица за нами гонится! Не знаю, не придумаю, что и делать!»

Вдруг вспомнила Даша, что были у нее три вещицы: щетка, мыло и полотенце. «Вот же Бог

милостив! Есть у меня оборона!» – говорит, возрадовавшись. Махнула назад щеткою, крикнула: «С

лесу пришла – на лес пойди!» – и тут же сделался за их спинами большой-пребольшой, густой-

87

прегустой дремучий лес: руки не просунешь, а кругом в три года не обойдешь! Прискакала на своей

огромной свинье Лупа царица, видит: дальше пути нет – лес дремучий раскинулся. «Нет,–

закричала,– для меня то не препона!» Стала она заедино со своей свиньей грызть дремучий лес.

Грызли, грызли – только треск стоял – все зубы поломали, а проложили себе тропочку, пробились

и опять в погонь. Даша и Никита коней своих плетками шелковыми хлещут, да Лупа царица не

отстает. Близко, ох, близехонько нагоняет, только рукой схватить. Даша бросила назад мыло,

крикнула: «С земли пришла – на землю пойди!» – Сейчас же сделалась большая-большая гора: ни

пешему пройти, ни конному проехать! Зарычала Лупа царица: «Ах, так?! Ну для меня и это не

препона!» И ну купно со своею свиньею в той горе ход копать. Копали-копали – камнями грохотали

– все когти да копыта сточили, прорыли себе нору и опять помчали за ними. Уж теперь совсем

нагоняют, вот сейчас схватят. Нет, видно, спасения! Тут Даша махнула назад полотенцем, крикнула:

«С воды пришла – на воду пойди отныне и довеку – и сделалось великое-великое море. Лупа

царица прискакала к тому морю бескрайнему, видит, теперь-то дорога заставлена. Завыла,

заревела она звериным голосом – стала Змея Змеевича, сына свого, вызывать.

Тучи нет, а гром гремит; дождя нет, а молнии так и хлещут – летит Змей Змеевич о

двенадцати головах, о двенадцати хоботах. А и засвистал он таким посвистом, от которого крыши

на домах покривилися. Закричала ему царица Лупанарская: «Догони, перейми Никиту Кожемяку и

Дарию царевну! Хочешь – в море утопи, хочешь – там съешь-сожри, хочешь – к себе в берлогу

унеси! Толька вынь из них сердца человечии!»

Нагнал Змей борзых коней в чистом поле. Да были у Никиты Кожемяки к седлу копье да

добрая поляница привязаны. «Что ж,– говорит Никита Даше,– не уйти нам видать без драки-

кроволития». Разгорелось у Никиты Кожемяки ретиво сердце, стал он Змея Змеевича конем

топтать, копьем колоть. А поляницей махнет по башкам – будто траву косит. Только не может

Никита Змея перебить. Уж дрался Никита Кожемяка со Змеем Змеевичем трое суток и совсем

изнемогать стал. Говорит ему Дария царевна: «Бился ты со Змеем трое суток, так подерись еще

три часа – и побьешь ты змею ту проклятую! Тут схватил Никита Кожемяка Змея Змеевича за хвост

кольчатый и ну тем Змеем помахивать, о сыру землю постукивать. Пошел тогда Змей кровью

черною и молит Никиту жалостно: «Не бей меня до смерти, Никита Кожемяка! Сильнее нас с тобой

в свете нет, разделим всю землю, весь свет поровну: ты будешь жить в одной половине, а я – в

другой». Не стал Никита Кожемяка ко вражьей речи слух преклонять, взял да и оторвал Змею

последнюю голову, а тело его на куски изрубил и в море утопил...»

Тут Даша на часы взглянула и вскрикнула:

- Половина третьего! Надо же еще к дяде за вещами заехать, за билетом...

- Извини,– Никита похлопал приятеля по плечу.– Даша сегодня уезжает. Пора нам шагать.

- Жаль,– признался Федор Тютчев,– жаль, что опять итога не достигли.

- На этот раз, птица ты наша сладкоголосая, итога все-таки достичь удалось. Там несколько

строчек осталась.

На прощание поэт Федор Тютчев подарил им такое стихотворение:

- Не жалобься , Бавкида, зря осенних слез не лей,

88

В срок явится божественная майская гроза,

С бою Филемон, и пусть плывет клин журавлей,

Не жалобься, Бавкида, зря oceнних слез не лей.

Вернутся в мир нифритовые бусы тополей

И примул золотых простосердечные глаза,

Не жалобься, Бавкида, зря осенних слез не лей,

В срок явится божественная майская гроза!

В нервозной сутолоке автобуса (а, может, троллейбуса или трамвая) ехали они к дяде (он же

учитель) за Дашиными вещами, за билетом.

- А куда тебе? – спрашивал Никита. – В смысле, где ты живешь?

- Недалеко,– отвечала Даша.– Есть такой небольшой городок... Сорок минут на электричке.

Святая Русь называется.