Шлюхи

отражаясь от выбеленных стен, создавал захватившее всю комнату подвижное эфирное тело. И как

же хороша была в этом живом трепетном воздухе Даша! И как сосредоточенно-заботен к ней –

Никита. А поэт Федор Тютчев выводил поэзы одну за другой, точно ошалевший от вешней

сумятицы щегол, и после каждой справлялся у Никиты:

– Ну как?

– Эпигон. Чисто эпигон, - откровенно признавался Никита.

– Чей это эпигон? – наивно округлял глазки пиит.

– Да уж известно чей. Но, как по мне, так, я бы предпочел нынешнее твое эпигонство

новаторству былых верлибров.

Пили чай. Когда все трое уже осоловели и от чая, и от стихов, Федор Тютчев обратил

внимание на предмет в руках Никиты.

– Что это у тебя? – спросил он.– А! Я знаю. Знаю. Это та самая рукопись. Ты начинал мне

читать. Мы закончили... Сейчас-сейчас... «Оседлали они борзых коней и поскакали в чистое поле...»

Продолжим, продолжим...

Только Никита не горел тем же воодушевлением;

– Хорош чудить. Какая муха тебя сегодня укусила?

- Но почему нет? – несмело вступилась Даша.– Мне тоже было бы интересно послушать.

Такого прошения оказалось более чем достаточно, чтобы Никита тут же разгладил

свернутые листы

«Ехали, ехали Даша и Никита, много прошло времени. Уж далеко за лесами, за горами страна

Лупанария. Кругом тишь да гладь, да Божья Благодать. Только сердечко у Даши вдруг неспокойно

сделалось. «Слезь-ка, Никитушка, с коня да припади ухом к сырой земле, не слыхать ли за нами

погони».– «Что ты, люба моя, тревожишься,– говорит Никита,– никого на сто верст не видать~.–

«Послушай меня, недаром сердце щемит, нe иначе Лупа царица недоброе затеяла». Послушался

Никита Кожемяка, соскочил с коня, припал ухом к сырой земле и говорит: «Да, слышу я людскую

молвь и конский топ!» – «Ах, помоги нам Господи! Это за нами гонят! – говорит Даша.– Что

делать?» Долго не думала, рукавом махнула – оборотила коней цветущим лугом, Никиту Кожемяку

– ясным соколом, а сама сделалась колодцем. А процентщики-то все по следу шли, когда смотрят:

нет больше следов, кругом луг зеленый раскинулся, а и разубран тот луг цветами белыми да

86

лазоревыми. Стоит посереди того луга старый колодец, а на срубе сокол сидит да воду пьет. А

кругом ни души. Следов дальше нет. Покружили, покружили процентщики лупанарские вкруг

колодца и поворотили назад. Прискакали в сваю Лупанарию, являются к Лупе царице с докладом:

«Ваша Царское Лупанарское Величество! Не видать ничего в чистом поле, только и повстречали

посередь луга колодец, что весь мохом оброс, из того колодца ясный сокол воду пьет».

Взъярилась Лупа царица, почернела, что облак ночной; закричала, кулаками застучала, ногами

затопала: «Ведь это они и были! Что же вы, такиеразэдакие, сокола не словили, колодец не

спалили?!» Тотчас послала царица Лупанарская новую погоню.

А Даша с Никитой скачут себе чистым полем, быстро их несут кони борзые. Богу

благодарение, ни зверь дикий им на дороге не станется, ни башибузук злодейский; только вновь у

Даши сердечко всполохнулося, так и ноет, так и щемит. Говорит Даша: «Ну-ка, Никитушка, слезь с

коня, припади ухом к сырой земле, чует мое сердце недоброе, нет ли за нами погони». Дивится

Никита: «Уж от Лупанарии лупанарской далече угнали. Разве кто нас теперь достигнет?» Сказал так

Никита, но с коня соскочил, припал ухом к сырой земле. «Ай, Даша! – говорит.– Слышу! Опять

слышу я людскую молвь и конский топ!» – «Это за нами гонят! Не оставь же нас, Бог!» – Даша ~,

сказала и тотчас махнула рукавом – обернула коней ивами плакучими, Никиту Кожемяку – волхвом

стариком-старинушкой, а сама сделалась Божьим храмом. Наезжают процентщики, по дороге

обтрепались, изголодались – злые, красноглазые – говорят: «Эй, старый пень! Не видал ли ты где

здесь колодца?!» – «Нет, люди добрые, не видал; без малого сотню лет здесь жительствую, всяк

пригорочек знаю, а колодца – нет, ни одного колодца на двадцать верст не видывал». Плюнули

процентщики себе под ноги, повернули назад. Прискакали в свою Лупанарию, пошли к царице с

докладом: «Ваше Царское Лупанарское Величество! Видать, кони у беглых ходче наших – ушли

лиходеи окаянные. Нет их следа в чистом поле. Нигде не нашли ни колодца, ни сокола; только в

пути и видели, что Божий храм да волхва-старичишку». Завизжала Лупа царица, точно резаная,

похватала процентщиков за волосья и ну их лбами бить-колотить, пока сама не смаялась-

затомилась, пока с ног не свалилась. «Ах, вы ж, головы мякинные, полоухие, ах, вы ж, колоды

еловые! Что ж вы храм не разломали?!! Что ж волхва не захватили?!! Ведь это они самые были»

Долго выть Лупа царица не стала – вскочила верхами на огромную железнозубую свинью и

сама поскакала вдогонь. Понеслась свинья лупанарская семимильным скоком, из пасти пламя