Шлюхи

поразиться необыкновенным, дивным обликом сидящей напротив девушки: высокий, женственной

выпуклости, чистейший лоб; чуть удлиненные глаза (всегда под застенчивой обороной ресниц),

ясный тихий свет которых мешал разглядеть их цвет; гармоничный изгиб бровей; нос скорее

курносый, чем прямой; почти совсем детская, трогательнейшая припухлость щек; губы не слишком

крупные, но приятного очерка. Русые волосы хитро и в высшей степени тщательно уложены в

массивный узел. Никита даже умудрился вокруг той очаровательной головки усмотреть некое

серебристое сияние, но мы-то знаем: еще и не такие миражи посещали его воображение. Да,

Никита был молчалив (что всегда придает мужскому характеру дополнительную

привлекательность), Никита казался каким-то отрешенным, и все же улучил время, когда учитель,

следуя установившемуся рефлексу, ненадолго отлучился к письменному столу:

- Вы уезжаете уже завтра7 – спросил Дашу Никита.

- Да, завтра,– отвечала Никите Даша.

- А не могли бы мы перед тем еще раз встретиться?

- Могли бы. Поезд вечером,

Дашины глаза смотрели с той резкой пристальностью, какую может позволить только не

замутненное ничем юное простосердечие.

Тут же они обговорили детали: где, когда. Вот какой сюрприз преподнес тот день. Только

манящая нечаянность почему-то не казалась Никите столь неожиданной, словно знал он

новоявленное лицо сыздавна, а время разлуки специально предназначалось для того, чтобы

подготовиться к сегодняшней встрече. Но, тем не менее, уже дома он все не мог уснуть, и, когда

радиокуранты пробили полночь, Никита все еще перелистывал унесенные (или воссозданные)

памятью несчетные отображения одного и того же лица.

Вот в это самое время, когда старые французские часы на стене пробили полночь, Аллу,

читавшую рукопись, затрясло, заколотило. Она с содроганием отбросила злосчастное чтиво,

вскочила с дивана и принялась мерить шагами квартиру по самым разнообразным траекториям.

Она не знала, что больше будоражит ее: не поддающийся никакому логическому объяснению

поступок Имярека Имярековича или эта проклятая рукопись. И что за бесчеловечная ирония!..

Рядом с величественными, высокой трагичности страстями исхитрялось помещаться гнусное,

банальнейшее, вовсе не поэтическое чувство голода. Она уже ничего не понимала, просто

бездумно шагала из комнаты в комнату, мрачно сопя. Когда Алла вычерчивала периметр кухни,

сквозь косматые облака различных видений она приметила за обеденным столом забившегося в

угол супруга Евгения Глебовича. Алла остановилась напротив него и вперила в мужа тяжелый

81

бессмысленный взгляд. Под этим взглядом Евгений Глебович пару раз конвульсивно трепыхнулся

и вдруг жалобно заскулил:

– Аллочка, я это... я тут кофе...

Алла стояла, молчала, а к ее бледному-пребледному лицу медленно приливала кровь.

- А-аллушка, можно я кофе себе сделаю?..

- Ко-офе?! – возвращалась к действительности из края душераздирающих грез Алла.– Какой

мудак среди ночи кофе хлещет?! У тебя, идиота, совсем, что ли, мозгов не осталось?! Кофе он пить

собрался!

- Я... я... Аллочка, пожалуйста, не волнуйся... Я не буду... Хорошо, я не буду... Только не

волнуйся...– лепетал перепуганный Евгений Глебович, вжимаясь в стену.

- Не вол-нуйся?! – Алла уже рычала голосом неземного существа.– Ты, сучья тварь, всю

жизнь мою изгадил! Ненавижу. Ты это понимаешь своей паскудной головенкой?! Ты отнял у меня

молодость! Ненавижу. Ты уничтожил мою жизнь!

- А... А... Только не волнуйся так, Аллушка... Мне страшно, когда ты так волнуешься... Не

волнуйся так. Славка спит... Пожалуйста! – заклинал супруг, вытаращенные глаза которого почти

выползали на лоб.

- Страшно?! А жизнь мою паскудить тебе не было страшно?! Дрожишь, тварь! – рык Аллы

сделался хриплым и каким-то затаенным.– Но ты за все мне ответишь!

Тут что-то всколыхнулось в ней, что-то огромное и тяжелое, взметнулось из невесть каких

потаенных глубин, молнией грянуло по всему телу, обожгло мозг,– Алла схватила валявшийся на

столе огромный кухонный нож и со сверхъестественной силой неистового порыва вогнала его по

самую рукоятку в узкую грудь Евгения Глебовича.

– Аллу... Ал... Славка просне...– еще лопотал он, валясь на пол.

Но Алла Медная уже давно ничего не слышала, распаленная, она оседлала тщедушный труп

супруга и, точно заведенная, продолжала наносить ножом отчаянные удары в живот, в грудь, в

лицо.

Когда сладострастный угар начал помалу ослабевать, а на полу разлилась довольно большая

лужа удивительно яркой крови, она бросила нож, вскочила на ноги и вновь принялась расхаживать

по квартире. (Комнатные туфли, отороченные кроличьим мехом, оставляли кровавые следы.)

Каждую клеточку ее тела сжигало дьявольское перевозбуждение. Она чувствовала, ей нужно